4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21

Зуб родился в рабстве и не знал другой жизни. Мать нарекла его имеем Дэнг Хо — по нему я определил, что она была уроженкой островов Дескари. Но сам Дэнг Хо помнил лишь свое имя и несколько слов по-дескарски. Гибкий и жилистый, он умел сносно сражаться, однако пока я ни разу не выпускал его на Арену. Между собратьями с некоторых пор сложился негласный уговор: новичок на месяц освобождается от необходимости участвовать в боях.

Но почему Акула доверился ему? Еще до того, как спросить у него напрямик, я перелистнул несколько страниц учетной книги и перечитал записи полугодичной давности. Акула нравился мне. В рабство попал мальчишкой и уже не помнил, откуда он родом. Жизнерадостный и улыбчивый, он чем-то напоминал мне Кйоса. Как и Кйос, не спросив моего позволения, нанес себе на запястье татуировку с разорванной цепью. До Адальяро успел побывать собственностью Ледесмы, Абаланте и даже — недолго — несравненной донны Эстеллы. Но, судя по отсутствию характерных шрамов на коже, ей он не слишком приглянулся. Молодой, невысокий и стройный, он обладал легким нравом и податливостью характера, а пресыщенная порочными развлечениями дьяволица предпочитает ломать сильных, несгибаемых, крепких духом и зрелых мужчин.

Слышу собственный горький вздох. Между этими двоими нет ничего общего. Почему же Акула оказался так болтлив?

Поднимаюсь и расправляю плечи, хрустнув суставами. Тяни — не тяни, а возникшее осложнение решать надо быстро. Подзываю Щупа и прошу его прислать ко мне Акулу.

Парень приходит чуть погодя, соблюдая необходимую осторожность. Я задаю вопрос и вижу, как он бледнеет.

— Зуб — надежный человек. Он был другом моего брата…

Я едва удерживаюсь от того, чтобы досадливо хлопнуть себя ладонью по лбу. Ну конечно же, вчитайся я в записи внимательней, я бы отметил, что у Акулы был младший брат. Их разлучили еще мальчишками, и в последнее время младший из сирот принадлежал Вильхельмо, как и Зуб. Брат Акулы сложил голову в той самой смертельной резне, которая вечно будет лежать камнем на моей совести. Воспоминания Акулы еще слишком свежи, и Зуб оказался тем, с кем Акула мог разделить горечь потери…

Моя легкомысленность погубила столько людей — и вскоре погубит еще одного.

Я сильно, почти до крови, закусываю нижнюю губу, а потом задаю еще один вопрос.

— Для чего, ты думаешь, я собирался поднять восстание?

Он сглатывает, не отрывая от меня немигающих глаз.

— Чтобы… сделать нас свободными.

— Верно. А что для тебя означает свобода?

— Быть, как господа, — он вздергивает подбородок. — Делать, что хочется. Жить, где хочется.

— И мстить обидчикам? — вкрадчиво интересуюсь я.

Он опускает глаза, но я так и не дождался в них проблеска раскаяния. Плохой знак, очень плохой.

— Парень, — кладу руку на его плечо и сжимаю пальцы. — Я не обещал, что мы станем убивать всех, кто подвернется под руку. Если ты понял меня именно так, в этом есть моя вина. И клянусь, я разделю ее с тобой. И постараюсь исправить то, что натворил. Вот только тебе придется сделать это тоже.

— Что? — он настороженно вскидывает глаза.

— Зуб донес о нас госпоже. И пойдет дальше, пока не добьется своего. Ты знаешь, что ты должен сделать.

— Нет. Нет! Он был другом моего брата!

— Ты сделаешь это сам, — твердо говорю я, впиваясь в него взглядом, и еще крепче стискиваю его плечо. — И в следующий раз, открывая рот, ты задумаешься, прежде чем убить кого-либо еще своим языком.

— Нет! Вепрь, прошу, нет! — в глазах парнишки отражается настоящий ужас, и он опускается на колени, словно я ему господин. — Не заставляй меня!

— Либо ты заставишь замолчать его, — говорю я безжалостно, — либо он погубит нас всех.

Плечи Акулы вздрагивают, начинает дрожать подбородок. Он еще слишком юн, чтобы держать чувства в узде. Я зря доверился ему.

И вообще все было зря. День за днем, ночь за ночью я проклинаю себя за то, что сам развязал язык прежде, чем убедился, что Вель родит сына. Все эти смерти — на моих руках.

Акула еще некоторое время пытается справиться с безмолвной истерикой, а затем обреченно поднимается и склоняет голову.

К Зубу мы приходим в ночи, пока Щуп по моей просьбе отвлекает дозорных. Предатель ночует в одиночестве: один его напарник по бараку сегодня в дозоре, второй — вероятно, у полюбившейся женщины. Не теряя времени, я обхватываю одной рукой челюсти спящего, а другой заталкиваю ему в рот кляп еще до того, как он успевает окончательно проснуться. Зуб глухо мычит и пытается вырваться, но куда там.

— Не медли, — тихо говорю я Акуле.

По щекам парня катятся слезы: я вижу их даже в темноте барака. Но он послушно достает спрятанную за пазухой веревку из соломы, надерганной из тюфяков. Встает на скрипучий деревянный стул и привязывает веревку одним концом к потолочной балке. На другом конце заранее сделана скользящая петля. Окинув взглядом дело собственных рук, Акула на миг замирает.

— Давай, — подгоняю я. — Не думай долго.