50/50. Опыт словаря нового мышления

При капитализме тоже действует принцип оплаты по труду, и одним из распространенных лозунгов забастовочной борьбы, например, всегда был и остается лозунг справедливой оплаты труда. Но оплачивается и нечто другое, а именно капитал, собственность на средства производства. (Теория факторов производства является одним из распространенных научных оправданий такого подхода.) Разумеется, структура общества сложна, она не сводится к противостоянию только двух классов, в обществе переплетены социальные, национальные, религиозные, возрастные, культурные и иные интересы многочисленных слоев и групп населения. И соответственно, социальная справедливость не сводится к вопросу о чисто экономических возможностях. Но марксизм видит в оплате не по труду, в разделении общества на эксплуататоров и эксплуатируемых коренное нарушение социальной справедливости, ибо те и другие, безусловно, не обладают равными жизненными возможностями.

Во-вторых, понятие социальной справедливости не абсолютно в том смысле, что ее достижимость, как и достижимость всякого идеала, относительна. Более того, даже когда она провозглашена в том или ином обществе и когда она законодательно закреплена, являясь частью некоего «общественного договора», это еще не означает, что она уже достигнута в полной мере. Всегда остается место для неудовлетворенности тех или иных, больших или меньших групп населения. (Не случайно же известная книга Франсуа де Клозе «Все больше!», на обложке которой запечатлен едкий парафраз лозунга Французской революции: «Свобода, неравенство, феодальность», начинается словами о том, что неравенство - язва французского общества и что из 54 миллионов французов 54 миллиона чувствуют себя обиженными жизнью…)

К сожалению, опыт СССР подтверждает этот неутешительный вывод с большой наглядностью. Идеями социальной справедливости был проникнут первый конституционный акт Советского государства - принятая в январе 1918 г. Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, текст которой был написан В. И. Лениным. Эти идеи были закреплены и в последующих советских конституциях, вплоть до ныне действующей Конституции 1977 г. Но произошла историческая трагедия - сталинская диктатура, предавшая идеалы Октябрьской революции и социализма, предала и идеал социальной справедливости. Причем на словах, в документах партии и ее лозунгах она всегда присутствовала. Расхождение слова и дела, столь характерное для периода сталинизма и после краткого перерыва последовавшего за ним периода брежневского застоя, с особой остротой проявилось именно в этом вопросе. Никогда, нигде нельзя было бы прочитать или услышать призыв к ущемлению прав тех или иных социальных групп (кроме лишения гражданских прав представителей прежних эксплуататорских классов, формально отмененного в 1936 г.) - на деле дискриминации подвергались широкие слои крестьянства, интеллигенции; никогда не провозглашалась исключительность тех или иных национальностей, наоборот, официальная политика была политикой интернационализма, но, как писал о Сталине поэт Твардовский, «он мог на целые народы обрушить свой державный гнев…»; теоретически система оплаты всегда основывалась на цитированной выше формуле социализма, а на деле складывалась целая система неоправданных и вызывавших возмущение в народе льгот и привилегий для правящего административного аппарата, зародившаяся в сталинские годы и доведенная до разгула коррупции и казнокрадства при Брежневе.

Перестройка поставила одной из своих важнейших задач восстановление принципа социальной справедливости в жизни советского общества, ликвидацию всех накопившихся деформаций и искажений в этой области. Задача сама по себе непростая, она осложняется и так называемым эффектом Токвиля, анализировавшего в свое время ситуацию во Франции накануне революции. Токвиль писал: «Зло, которое переносилось терпеливо как нечто неизбежное, кажется невыносимым при мысли, что от него можно избавиться. Тогда, сколько бы злоупотреблений ни устранялось, от этого как будто яснее выступают наружу оставшиеся злоупотребления, и чувство становится более жгучим: зло, правда, уменьшилось, но зато чувствительность возросла. Феодализм в цвете своих сил никогда не внушал французам такой ненависти, как накануне своего исчезновения. Самые незначительные проявления произвола у Людовика XVI казались более несносными, чем весь деспотизм Людовика XIV». Ситуация, весьма сходная с той, что происходит ныне в стране…