6748

– Я тоже узнал тебя, но имя твоего предка я не знаю, и никто не знает, а ты не помнишь. Вы живете ненавистью к людям и отрекаетесь от всего людского ради службы своему старцу. Вы не любите жизнь. И я не ухожу, напротив я жду тебя здесь на палубе. Поднимайся, прогуляемся, в знак своих честных намерений я подниму полог.

С последними словами Абу Али, полог дрогнул и поднялся наверх. Всем стоящим на берегу стала видна палуба и десять лежащих гребцов, смотрящих, немигающими глазами в небо.

–Вот плата за неповиновение вали старца,– прокричал третий.

– Нет, это плата за жизнь, которую они любили. Они не пожалели себя, ради любви к жизни, а не к старцу, но ты не поймешь этого, как не понимаешь красоту женщины и любовь, Я пониманию так жить как ты нельзя, смерть для тебя счастье. Ну, иди смелее, меч Рустама еще хорошо лежит в моей руке. Иди не бойся, я убью тебя быстро под музыку.

С этими словами Абу Али вытащил из коричневых ножен клинок. Перекрестие меча было украшено тонкой вязью, среди которой угадывалась надпись на греческом, Рустем Шах. Его противник не заставил долго ждать, но его оружие выглядело странным, два урака¹⁶⁰ на удлиненных ручках. Издали Третий был похож на богомола, медленно готовящегося поймать добычу.

–Смешно,– сказал Абу Али, потом он взмахнул рукой, и музыканты на дойре отбили дробь. Третий, взойдя на палубу, сразу выбросил вперед руки, два лезвия со свистом рассекли воздух возле плеча Абу Али.

–Ну, что ж ты первый нанес удар, и я тебе отвечу. Сказав это, он безбоязненно повернулся спиной к противнику, опустил меч вниз, и, прислушавшись к ритму, отбиваемому на дойре, он медленно поднял меч вверх над головой, и одновременно поворачиваясь к противнику, стоящему наизготовку. Потом, с первым громким ударом дойры, он резко опустил меч вниз и потом снова повел его наверх, словно рисовал букву «Х» на большом холсте. Абу Али нарисовал букву два раза, на третий богомол опустился на колени с проломленной головой, а Абу Али по инерции прошел ещё три шага. Потом он воткнул меч в настил и сказал,

–Шершень всегда отобедает богомолом.

Все молчали, не зная, что сказать и, что делать. Монголы был поражены, они не привыкли к такому. То, что они увидели, не укладывалось у них в головах. Два батыра подрались не из-за скота или же невесты. И подрались батыры до смерти. Но не до той случайной смерти, которая всегда подстерегает батыра в бою, а именно до той смерти, что была холоднокровным убийством, и не приносило чести воинам. Хотя батыры и дрались один на один, но что-то мешало им всем признать этот бой праведным. Первым опомнился Эркин – хан, увидя бесславный конец своих людей на расшиве, он принял решение проникнуть на расшиву другим путем, через неф стоящий недалеко в шагах шестидесяти от расшивы. Он прокричал.

– Вот божий суд не пускает вашего хана на расшиву потому, что великий хан дал тамгу этому сотнику. А наш хан не понял этого, потому что был, околдовал шаманом, сидящим на соседнем судне. Нам надо снять чары с Бильге – хана и произвести божий суд с шаманом.

Бильге не успел сказать, ни слова на эту ложь, как две пары рук крепко взяли его и скрутили, а вынырнувшие из-под его уланов хранители Ясы закивали головами и продолжили, как будто раньше сговорившись.

–Мы не увидели сами его наваждение. Он монгол, а детей бьёт. Его околдовали. Мы направим десять улан к этому дому на реке, и путь шаман выставит своих, и как решит Тенгре, так и будет.

Прокричав эту несуразицу вся пятёрка, Эркин хан его два оставшихся в живых ассасина, и два хранителя ясы чуть не бегом отправились к кораблику сиротливо стоящему у берега. Сотня, видя движение, повинуясь стадному инстинкту, пошла вслед за хранителями. Бильге вели последним, опасаясь, что шаман нашлет на хана помутнение и тот опять может наброситься на ребенка с нагайкой.

Вся утренняя трагедия осталась, по большей части, вне зрения наших друзей. Утром, они, как обычно совершали богослужение, шум доносившейся из лагеря вновь прибывшего хана, их не беспокоил, прожив среди Орды, они так привыкли к порядку, что и предположить не могли, что подобное могло бы случиться. От службы их отвлекла Эля, выйдя из своей каюты, и молча показав на тела одетые в черные одежды медленно проплывающие мимо.

Вася первым сказал, – Надо тамги с бурдюков срезать, а не успеем, то нам могут и головы оторвать. Не произнося ни слова, троица разом исчезла в трюме ладьи, минуты через три Арсений вышел на свет божий к алтарю и продолжил службу. Сделал он это по совету многоопытного Василия, который сказал, что пока идет служба монголы на ладью не сунуться, ибо уважают чужих богов. Таким образом, можно выиграть время.