69 этюдов о русских писателях

В «Правде» о Борщаговском, который шел первым номером, было сказано, что он, «умалчивая о произведениях, извращающих советскую действительность и образы советских людей, весь пыл своей антипатриотической критики направил на пьесу А. Софронова «Московский характер» и на Малый театр, поставивший эту пьесу. Тот же А. Борщаговский, который в свое время пытался опорочить пьесу «В степях Украины» А. Корнейчука, вознамерился и ныне ошельмовывать такие произведения, как «Хлеб наш насущный» Н. Вирты, «Большая судьба» А. Сурова и др.»

И далее – «перед нами не случайные отдельные ошибки, а система антипатриотических взглядов, наносящих ущерб развитию нашей литературы и искусства, система, которая должна быть разгромлена».

Ну, и разгромили.

Тут молодому поколению читателей следует напомнить, что советская власть планомерно уничтожала, вытесняла и замалчивала наиболее талантливых писателей, поэтов и драматургов (Мандельштам, Бабель, Ахматова, Платонов и многие другие), а других, малоталантливых, сереньких, но безоговорочно преданных партии и вождю, оберегала и возвеличивала. Софронов с Виртой и компанией и были такими «священными коровами», на которых посмели поднять руки театральные критики, в том числе Борщаговский.

Статья в «Правде» – как выстрел «Авроры». Сигнал к травле – и понеслось! «Литературная газета» написала, что «двурушник Борщаговский поставил своей целью загородить дорогу всему новому, всему партийному в советской драматургии...» И что? Конечно, должен был обезврежен (в 37-м ликвидировали бы сразу). К первой семерке прибавили еще с десяток фамилий – жертв: Цимбал, Дрейден, Шнейдерман, Янковский...

Судьба театральных критиков была трагичной. Первым умер не названный по недосмотру в «Правде» Иоганн Альтман. В «Записках баловня судьбы» Борщаговский пишет: «Раньше других умер Альтман – сердце, потрясенное безысходностью, безнаказанностью клеветы, измученное судорожными попытками сохранить веру, как-то отделить мразь и черносотенство от святого для него, единственно сущего и дорогого дела революции. Сердце его разорвалось. Он погиб в день, когда узнал, что восстановлен в партии. Он, единственный из семерых, был арестован...»

И Борщаговский продолжает: «Я чувствовал себя виноватым перед Иоганном Альтманом еще до того, как он подвергся аресту. Мне было трудно, иначе и быть не могло; и я был выброшен из партии, выброшен раньше других, но я был молод, беспечен, любим, друзья оставались верны, впереди лежала целая жизнь, мне открылась возможность испытать себя в том, о чем я мечтал и к чему суета жизни меня не допускала. Я исповедовал убеждение, что до 50 лет человек, если он чего-либо стоит, обязан и раз, и два, и три подниматься на ноги, как бы больно ни сшибали его».

Борщаговский выстоял, а вот другие нет. Так называемый отложенный стресс достал их в виде различных болезней (в основном – рак). «Я остался один изо всей упряжки семериком, снаряженной «Правдой» в истязающую дорогу», – констатировал Борщаговский. Даже не дорога, а сплошные ухабы, рытвины и ямы. Из театра уволили. Выселили из служебной квартиры (ул. Дурова, 13) – документ о выселении подписал помощник Военного прокурора Мосгарнизона майор Мундер, – говорящая фамилия. Вдобавок лишили московской прописки, и семья (жена, двое детей и старуха-мать) оказались на улице. Еле-еле нашли приют в полуподвале у Михаила Вершинина, автора знаменитой песни «Москва – Пекин». Нужда была страшная. Работы не было. Денег не было. И что делать? Борщаговский готов был поехать в сельскую школу преподавать историю или географию, о чем написал в ЦК партии. Цековец по фамилии Головченко возмутился праведным гневом: «Этот Борщаговский хочет, чтобы мы ему доверили воспитание советской детворы! Да у нас скот пасут Герои социалистического труда!» Так что в сельскую школу Борщаговского не допустили.

Чтобы сделал бы любой творческий человек на месте Борщаговского? Запил. Затосковал. Погрузился бы в пучину депрессии. Любой, но не Александр Михайлович. Он пошел в библиотеку, в «Ленинку», попросил соответствующие материалы периода Крымской войны XIX столетия и начал писать исторический роман «Русский флаг». Нельзя было писать о нынешних временах, тогда напишем о прошедших. Через 11 месяцев «Русский флаг» был написан. Все читавшие роман хвалили его (академик Тарле, Константин Симонов, Твардовский), и тем не менее роман отказывали печатать, он вышел в свет лишь после смерти Сталина. О том времени Борщаговский писал: «Жизнь во лжи продолжалась. Ложь размашисто, невозбранно шагала по стране, продолжая коверкать судьбы».