6b15ad8a063dbf87117dd400b69144d1

В сентябре 1883-го года Оскар вновь оказался в Англии. Лекции принесли ему больше доходов, чем театр, но всё равно недостаточно для обретения свободы и возможности беззаботной жизни. Воздадим ему должное - как только у него оказалось несколько сотен фунтов, он решил потратить их на совершенствование своего интеллекта.

Желая повысить свой культурный уровень, и, вероятно, в какой-то мере следуя примеру Уистлера, Оскар отправился в Париж. Он остановился в маленьком захудалом отеле «Вольтер» на Набережной Вольтера и очень скоро завел знакомство со всеми, кто хоть что-нибудь из себя представлял в мире литературы, от Виктора Гюго до Поля Бурже. Оскара восхищал гений Верлена, но гротескное физическое уродство самого поэта (лицо Верлена напоминало маску Сократа), а также - его грязный и омерзительный способ жизни помешал Оскару познакомиться с ним по-настоящему. Во время пребывания в Париже Оскар очень много читал, и его французский, который прежде был на школьном уровне, заметно усовершенствовался Он всегда говорил, что Бальзак и в особенности - созданный им герой, поэт Люсьен де Рюбампре, - его учителя.

В Париже Уайльд дописал пьесу в белых стихах «Герцогиня Падуанская» и послал ее мисс Мэри Андерсон в Америку. Она пьесу отвергла, хотя Оскар всегда говорил, что именно она ее ему заказала. Мне эта пьеса кажется еще менее интересной, чем «Вера», еще более академичной и далекой от жизни, и когда ее поставили в Нью-Йорке в 1891-м году, это был полный провал.

За несколько месяцев Оскар Уайльд потратил все деньги и, как он считал, снял с Парижа все сливки. Поэтому он вернулся в Лондон и вновь снял апартаменты, на этот раз - на Чарльз-Стрит, Мэйфер. За годы, минувшие со времен окончания Оксфорда, Оскар выучил некоторые жестокие уроки жизни, и самым впечатляющим уроком был страх бедности. Но тот факт, что он снял апартаменты в фешенебельном районе города, говорит о том, что он более, чем когда-либо, был полон решимости подняться, а не утонуть.

Это леди Уайльд уговорила его снять апартаменты рядом с нею - она никогда не сомневалась в том, что Оскара ждет решительный триумф. Она знала все его стихи наизусть, принимала стразы за бриллианты и была рада возможности представить своего блистательного сына членам «Общества национального освобождения Ирландии» и прочим фальшивым знаменитостям, которые толпились вокруг нее.

Примерно тогда я и познакомился с леди Уайльд. Меня ей представил Вилли, старший брат Оскара - я встретил его на Флит-Стрит. Вилли был высоким, ладно скроенным парнем тридцати с лишним лет, его выразительное лицо внушало симпатию, синие глаза сияли смехом. Он обладал неисчерпаемой физической энергией, интересную историю он рассказывал очень живо, ни на мгновение не подымаясь над уровнем избитого сюжета: для него коринфская журналистика "The Daily Telegraph" была литературой. Но он отличался поверхностным добродушием и хорошим настроением здоровой молодости, его все любили. Однажды он решил отвести меня в дом своей матери, но сначала - выпил там, здесь - поболтал, так что в Вест-Энд мы добрались часам к шести.

Комната и все, кто в ней находился, произвели на меня неизгладимое гротескное впечатление. Помещение казалось меньше, чем было на самом деле, поскольку в нем толпилось множество женщин и с полдюжины мужчин. Было очень темно, повсюду стояли пустые чайные столики и валялись обрезки сигар. Леди Уайльд восседала за чайным столиком, словно женщина-Будда в пеленах - крупная дама с тяжелым лицом и выдающимся носом, на самом деле - очень похожа на Оскара, с такой же бледной кожей, которая всегда казалась грязной, ее глаза также подкупали - живой, быстрый взгляд, как у девушки. Макияж у нее был, как у актрисы, так что, естественно, она предпочитала дневному свету тенистый полумрак. Идеализм леди Уайльд проявился, как только она начала говорить. Ее натуре был необходим энтузиазм, недружелюбные критики называли это истерией, но я бы назвал это претенциозным восхвалением всего, что ей нравилось или восхищало. Лучше всего она держалась в несчастьи - ее огромное тщеславие дарило ей некий гордый стоицизм, который вызывал восхищение.

Когда мы вошли, присутствующие обсуждали «Земельную лигу» и отношение к ней Парнелла. Леди Уайльд считала, что Парнеллу судьбой предопределено спасти ее отечество. «Парнелл, - произнесла она с сильным ударением на первом слоге, - человек судьбы. Он разорвет все путы, освободит Ирландию и посадит ее на трон королевой народов».

Раздались приглушенные аплодисменты - аплодировала худая женщина, походившая на птицу, которая стояла напротив, а потом подплыла к нам. Она была в серовато-зеленом платье, облегавшем ее, словно чехол от зонта. Будь у этой дамы хоть какая-нибудь фигура, это платье было бы просто неприличным.

- Истинные слова Сперанцы! - проворковала дама. - Дорогая леди Уайльд!