6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

Однако Нил не замечал ни обветшалости домов, ни серости неба над головой, ни пронизывающего ветра. Он шел неторопливым прогулочным шагом, полуопустив веки, вслушиваясь в доносящийся издалека тихий шелест волн и с наслаждением вдыхая прохладный влажный воздух, сладко пахнущий морем, ветром и… свободой. Наконец-то свободой. Война закончилась. Странно, но когда он думал об этом, внутри отчего-то начинало шевелиться смутное неверие в реальность происходящего. Ему не верилось, что все закончилось. Что он-таки дошел до конца. И – что еще более удивительно, невероятно и совершенно неожиданно – дошел живым. Только от одной этой мысли начинала кружиться голова, а внутри поднимались легкость и невыразимое словами ощущение счастья бытия. Здесь, в холодной серости Марселя, исполненной тягучего покоя, неторопливости и тишины, только что окончившаяся война вдруг показалась далеким страшным сном. Полузабытым и полустертым, словно размытый дождем и полумраком силуэт. Да, он был жив. И он был счастлив. По крайней мере, пока. Нил старался не думать о предстоящем возвращении домой и о том, что его ждет по ту сторону океана. Ведь там, дома, ступив на родную землю Америки, ему вновь предстояло стать не более чем заключенным. И не просто заключенным, но осужденным на каторжные работы за убийство. И там, в серых каменных застенках, его поджидал помощник начальника тюрьмы Сент-Джеймс Стэнтон.

«Впрочем, Стэнтон наверняка придумал что-нибудь, чтобы обмануть Элизу, а значит, получил солидный куш за мою смерть. Так что, может статься, его уже и нет в Сент-Джеймсе. Наверняка, прихватив денежки, он предпочел оставить столь низкопробное занятие и залег на дно где-нибудь подальше от Чикаго, чтобы всласть насладиться роскошной жизнью. Что ж… Тем лучше для меня! – по губам Нила скользнула едва заметная мрачная усмешка. Остановившись, он на мгновение закрыл глаза и тряхнул головой. – К черту! Еще будет время подумать о неприятном! Путешествие будет длинным. Но это еще нескоро. А пока какого черта травить себя тем, что не можешь изменить? Будем жить, пока живется, а там посмотрим, как обернется, – подумав об этом, Нил снова усмехнулся, но на этот раз это была уже иная усмешка, не ядовито-мрачная, а исполненная снисходительного веселья и легкой иронии над самим собой. – Ну, надо же! Я стал рассуждать совсем как этот худосочный проныра Штопор! – при воспоминании о вездесущем и неунывающем сквернослове-сокамернике Нил почувствовал, как снова поднимается настроение, и, открыв глаза, продолжил путь. – Интересно, где он сейчас? – после того, как его и Креста отпустили из военно-полевого госпиталя 1480, вернувшись в расположение штаба они узнали, что большая часть отделения, которым командовал сержант Девуазье, погибла, а тех, кто выжил, распределили по иным подразделениям, и они отправились на новое место службы. С тех пор они ничего не слышали о Штопоре. – А может, он… А вдруг он погиб? – от этой внезапно пришедшей в голову мысли Нил остановился, как вкопанный, но в следующую секунду снова тряхнул головой, прогоняя ее. – Нет, не может такого быть! Уж кто-кто, а Штопор сумеет о себе позаботиться. Он всегда был самым осторожным из нас, никогда не лез на рожон. Нет, он точно жив. Надо бы поспрашивать о нем. Да и о Кресте тоже, – вспомнив о французе, Нил нахмурился. Сердце нервно трепыхнулось и сжалось от непонятного беспокойства, а по спине пробежала холодная дрожь тревожного предчувствия. – Надеюсь, у него тоже все в порядке. Он был тяжело ранен. Наверное, все еще в госпитале. Скорее всего, его отправили в Париж. В таком случае, его будет нетрудно найти. Не то, что Штопора. Я не знаю даже имени этого чертового ирландца!»

Отделение, в котором служил Нил, прибыло в Марсель неделю назад. Немедленно по прибытии они направились в военную комендатуру, где после переклички и регистрации сдали оружие и были расквартированы по небольшим домикам на западной окраине города, где им и предстояло жить до отплытия в Америку. Дома были тесными, очень простыми и скромными и напоминали бараки для бедных, но после стольких месяцев жизни в окопах под дождем, снегом и ветром, после бесконечных маршей, ночевок на голой земле при скудном тепле костров, с чувством вечного голода, недосыпания и усталости, жизнь, где можно было спокойно выспаться на нормальной кровати, застеленной чистыми простынями, под грубым шерстяным одеялом, где можно было обедать за столом и не спеша прогуливаться по улицам, не опасаясь каждую секунду услышать знакомый свист пуль, стрекот пулеметов или, того хуже, воющий гул бомбардировщиков, а просто бесцельно идти вперед, наслаждаясь тишиной и покоем, казалась почти раем.