6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

- Штопор, сегодня был первый день в моей жизни, когда мне пришлось работать, – терпеливо пояснил Нил. – Работать всерьез, по-настоящему. А строительство железной дороги – дело нешуточное. Я не уверен, что справлюсь с такой работой. Я же ничего не умею.

- А чего там уметь-то? – насмешливо хмыкнул ирландец. – Тебе ж не предлагают руководитель строительством и решать чего и как. У компании для этого специальные люди есть. Инженеры, бригадиры… Вот они и будут решать. Они будут говорить нам, что и куда, а наше дело – выполнять их указания. Шпалы таскать, рельсы укладывать, болты-гайки закручивать. Тут, паря, ума не надо, тут сила нужна, да выносливость. А этого добра у нас с тобой имеется в достатке. Да там мы не одни такие будем. Там уже полно народу работает. К тому ж, Фрай прямо сказал, что компании нужны не ученые белоручки, а чернорабочие. А ты, Кардинал, еще и с мозгами. Учился. Так, глядишь, поработаешь, подучишься и бригадиром станешь. Ты молод, с людьми умеешь ладить, за себя постоять, да и прикрикнуть, если что. Ты сможешь. В тебе это есть. Так что, по моему разумению, нечего тут раздумывать. Соглашаться надо и ехать! Или ты хочешь всю жизнь проторчать в этом вонючем бараке на пару с клопами?

- Здесь нет клопов, – машинально заметил Нил, пытаясь трезво оценить неожиданное предложение, прежде чем принять решение.

- Не волнуйся: потеплеет – появятся. И не только клопы, а до черта всякой живности, охочей до крови. Оглянуться не успеешь, как съедят до кровавых язв. А то еще и такую заразу занесут, что сдохнешь в одночасье! Или ты думаешь, тебя здесь кто-то выхаживать будет? И не надейся! Те, кто живут в таких вот нищих трущебах, никому не нужны. Врачей тут нет. Сам отлежишься – хорошо, а нет – такова судьба. Да, не дай Бог, проведают хозяева али соседи, что с тобой что не так – враз вылетишь на улицу. Им зараза не нужна, и с больными разговор короток. И разбираться не станут, что с тобой. Здесь никому нет до этого никакого дела, всем плевать друг на друга. Болен – пошел на улицу. И в конце концов сдохнешь ты где-нибудь в канаве, зароют тебя в общей могиле с безродными бродягами, и знать никто не будет, что ты жил на белом свете. Так что кончай эти свои «смогу – не смогу» и соглашайся. А коли ты откажешься, так я один махну. Мотать отсюда надо, раз возможность представилась. Здесь ловить нечего. Упустим этот шанс – второй может и не подвернуться. А это дело верное, нутром чую!

Закончив эту душещипательную тираду, Штопор плюхнулся на лежанку и мрачно уставился на задумчиво-непроницаемое лицо друга. Тот по-прежнему смотрел в потолок и, казалось, совсем не слушал его. Потекли медленные и долгие секунды молчаливого ожидания.

- Пожалуй, ты прав, – наконец произнес Нил спокойным, ничего не выражающим голосом и закрыл глаза.

- Вот и хорошо, – Штопор расплылся в довольной улыбке. – Коли ты согласен, то завтра и пойдем. Разузнаем все как следует, заодно и договоримся.

Сбросив сапоги, он, кряхтя, вытянулся на узкой лежанке, а еще спустя секунду ночную тишину наполнило его сонное сопение. Нил медленно открыл глаза, в темной застывшей глубине не было и тени сна, а только беспокойство, задумчивость и… сомнение. Он не был уверен, что поступает правильно, соглашаясь на эту работу. Он не был уверен, что справится. Но иного выхода не было.

Нью-Йорк, отель «Хилтон».

Полночь.

Она стояла у огромного, от пола до потолка, окна. Сделанное в виде арки и обрамленное изящными драпировками из тяжелого вишневого бархата с золотой каймой по краю, оно было разделено витиеватой рамкой на небольшие прямоугольники, а из–за царящей по ту сторону неподвижно-застывшей и совершенно непроницаемой темноты казалось сделанным не из стекла, а из черной блестящей слюды, кое-где украшенной тонким серебряным узором. Бархатная чернильная тьма мягко дрожала в морозно-туманной дымке. Впрочем, иногда из клубящихся в небе туч выныривал бледный, прозрачно-белесый диск луны, разбрасывая по снежному покрывалу мириады переливающихся серебряных искр, но тут же снова исчезал в мутной черной пелене.

Завернувшись в шелковую простыню, один конец которой ниспадал с ее плеча мягкими складками наподобие древнеримской тоги, Элеонора молча смотрела, как падает снег. Мягкие и пушистые, словно миниатюрные облачка, хлопья медленно опускались вниз, ложились на землю и замирали, сливаясь друг с другом и становясь частью единого, поблескивающего серебристыми искрами, холодного пушистого безмолвия, окутавшего все вокруг. Иногда их подхватывал ветер, и тогда казалось, что кто-то невидимый танцует в темноте. Кружится в вальсе, увлекая за собой этот искрящийся снежный шлейф. Может быть, фея ночи или Снежная королева из старых, почти позабытых детских сказок?