6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

При одном упоминании «Мессалины» перед мысленным взором Альберта, как живой, встал образ Шанталь. Но не такой, какой ее видели на сцене в образе распущенной и жестокой императрицы Древнего Рима, а такой, какой он видел ее в последний раз — в тот далекий и вместе с тем близкий и памятный сентябрьский день, когда она сама пригласила его к себе в гримерную и попросила оставить ее навсегда – уставшей, печальной и невыразимо прекрасной. Настоящей. Живой. Образ не актрисы, но женщины. Обычной чуть грустной и очень-очень красивой молодой женщины. После того дня он ни разу не видел ее. Он не ходил в театр и старался даже не думать о ней. И очень надеялся, что ему удастся забыть свою безответную любовь, навсегда выкинуть ее образ из своих мыслей и своего сердца. К тому же, в последнее время он был сильно обеспокоен отсутствием известий от Кенди, да и работы было предостаточно. Иногда ему даже казалось, что он почти забыл эту гордую, неприступную красавицу Мессалину. И вот одно ничего не значащее, случайно произнесенное слово — и все вернулось. По телу словно прокатилась волна огня, сжигающая все на своем пути, а сердце испуганно трепыхнулось, сжалось в комок, болезненно заныло и замерло. Совершенно ошеломленный Альберт молча смотрел на улыбающуюся девушку, не в силах произнести ни слова.

- Мне очень понравилась эта пьеса, – между тем продолжала Элиза тем же невинным тоном с едва заметными нотками искренней мольбы ребенка, упрашивающего строгую мать купить ему еще одну конфету. Однако сияющий взгляд ее ореховых глаз с холодным вниманием изучал лицо сидящего в кресле мужчины, а потому от нее не ускользнуло глубокое замешательство, на мгновение отразившееся на этом лице и еще больше укрепившее ее подозрения. – Да и вас, похоже, она не оставила равнодушным, – в голосе Элизе прозвучал плохо скрытый намек, за которым последовала не менее эффектная многозначительная пауза, подействовавшие на Альберта, словно холодный душ.

Он чуть прищурился, всматриваясь в лицо, стоящей перед ним девушки, но на лице Элизы уже снова красовалось прежнее простодушно-невинное выражение, и Альберт невольно подумал: уж не показалось ли ему? Несколько секунд в кабинете царила напряженная тишина, а затем Альберт чуть заметно вздохнул и отвел взгляд, благоразумно решив оставить в покое столь щекотливую тему. Да и что он мог сказать? В очередной раз признать, что впервые в жизни потерял голову из-за женщины, но, не сумев добиться ее благосклонности, вместо того, чтобы воспользоваться своим положением, властью и богатством, предпочел отступить, по своему обыкновению сыграв роль благородного глупца, чтобы сохранить ее уважение? Сетовать на несправедливость жизни, словно какая-то одинокая престарелая великосветская сплетница, которой больше ничего не осталось, кроме как завидовать своим более удачливым подругам, предаваться воспоминаниям, да сожалеть о собственных упущенных возможностях?

Элиза, по-прежнему сверлившая «дядюшку» пристальным взглядом, чуть приподняла бровь. На мгновение выражение ангельской невинности исчезло с ее лица, сменившись гримасой злости и раздражения, а безжалостно-ледяной блеск светло-карих глаз напомнил два наточенных кинжала с танцующими вдоль сияющего лезвия язычками пламени презрения. Но это длилось всего лишь миг, а затем ее лицо вновь обрело выражение детской наивности и простодушия, а взгляд – просительной мягкости.