Раньше мы были с ней близки – в средней школе, до того, как она расцвела, а я, наоборот, увяла, до того, как в старших классах наши с ней дорожки разошлись. Думаю, всякая близость между нами исчезла в ту самую секунду, как мама бросила нас, хлопнув дверью. На ее уход мы отреагировали по-разному: у Оливии горели глаза, она была полна оптимизма, не теряя надежды на возвращение мамы, но я знала, что ждать бесполезно. Когда Оливия первый раз заговорила о том, чтобы перезвонить маме, убедить ее не отказываться от общения с нами, я просто взяла и вышла из комнаты. Бредовая идея. Порой мне кажется, что Оливия все еще не желает смириться с действительностью, ведет себя так, будто мы по-прежнему счастливая семья, а не чужие люди, которые просто вынуждены жить под одной крышей.
За последние два года я так устала от всех, и от сестры – тоже. Гораздо проще погрузиться в мир компьютерных игр и одиночества, где, конечно, никто тебя не утешит, но никто и не обидит. По крайней мере, все враги там четко обозначены.
Я смотрю, как здания за окном машины сморщиваются, дворы ужимаются до крошечных серо-зеленых прямоугольников. Здесь, на западной окраине Паломы, дома маленькие и ветхие.
– Налево, – говорю я, когда мы подпрыгиваем, наверно, уже на восьмисотом ухабе. – Мой дом справа. Номер 243.
– Замечательно.
Вскоре мистер Гарсия тормозит на нашей бетонированной подъездной аллее. Справа стоит наш дом. Я смотрю на его бежевый силуэт с плоской крышей, и мной овладевает желание покориться судьбе.
– До встречи на занятиях, – говорит мистер Гарсия.
– Да, – отвечаю я, выбираясь из машины. – Спасибо, что подвезли.
– Пожалуйста.
Я закрываю дверцу и иду в дом, спешу поскорее добраться до кровати.
Мэтт Джексон
Четверг, десять вечера. Мои родители, как всегда, ругаются на кухне, а мне на дом задали выше крыши, поэтому я, естественно, бесцельно лазаю по Интернету. Если долго телишься, наступает момент, когда обреченно сознаешь, что ты никогда не выполнишь то, что нужно, и этого порога я достиг два часа назад, открыв вордовский документ в порыве кратковременного оптимизма. Теперь, что бы я ни написал, завтра утром, просмотрев свежим глазом свое сочинение, я увижу, что это полная чушь, так стоит ли напрягаться? Нет, не стоит.
Голоса в конце коридора взмывают до срывающегося визга.
– Не надо было уезжать из Сент-Луиса! – кричит мама. – Там моя семья, родители, но ты хотел…
– А-а-а, это
Вздохнув, я встаю, чтобы заткнуть щель под дверью. Моя одежда, разбросанная по полу, как бурелом, приходится весьма кстати в такие вот вечера. Я подпихиваю к щели парочку толстовок, выполняющих роль импровизированного шумоглушителя, и бросаю взгляд на свою кровать. Расселл спит под одеялом, засунув в рот большой палец. Если он проснется, я убью родителей. В последнее время они вообще всякий стыд потеряли: даже не пытаются себя контролировать.
Я снова сажусь, надеваю наушники, открываю
В верхней части моей странички на «Фейсбуке» выскакивает красное уведомление: пришло сообщение от Оливии. Живот закрутило, меня словно шарахнули дубиной по лбу. Боже, влюбленность – унизительнейшее состояние.
Я тут же достаю косяк из выдвижного ящика. Кажется, пальцы у меня резиновые, толстые и негибкие, когда я открываю окно и закуриваю. Первая затяжка успевает опалить легкие до того, как я выпускаю дым в поток ночного ветра, высовываясь из окна, чтобы не обкуривать Расселла. Эффект почти мгновенный: мир принимает меня в свои объятия. Гитара сразу звучит сочнее, каждая нота расцветает в богатую вибрирующую мелодию.