– Мама считает, что здесь, в этом заштатном канзасском городишке, она похоронила свой престижный диплом, а все блага достаются отцу:
Глянув на подоконник, я вижу, что окурок тлеет в пепельнице. Тушу его, ничуть не злясь из-за того, что половина пропала впустую, ведь у нас, черт побери, такой откровенный разговор! Напряженный, я сижу на краешке стула, ожидая ее ответа.
– А что окончила твоя мама? – спрашивает Оливия.
– Йельский университет, – отвечаю я. – Она биолог.
– И как ты реагируешь на скандалы? – интересуется она.
– Да как тебе сказать… – я ищу толковый ответ, но ничего внятного на ум не приходит. – Не обращаю внимания. Живу, и все.
– И не пытаешься их урезонить? – спрашивает Оливия.
– Не-а. Последний раз пытался в девятом классе. Теперь вмешиваюсь только в том случае, если их ор пугает Расселла.
– Это твой младший брат? – уточняет Оливия.
– Да. Он лучше, чем вся наша семья вместе взятая.
Я слушаю ее молчание в трубке, подставляя лицо потокам свежего воздуха. Давно я ни с кем так не разговаривал, и что-то в моем сердце пробуждается, хочется приподнять поникшую голову.
– А что… э-э-э… происходит с твоей сестрой? – спрашиваю я.
– Прогуливает уроки, дома не выходит из своей комнаты и огрызается всякий раз, когда я к ней обращаюсь. Это все равно что жить с… даже не знаю… с венериной мухоловкой[34]
. С огромной разъяренной венериной мухоловкой, – Оливия смеется, но почти сразу же умолкает.Не зная, что сказать, я шевелю пальцами, по очереди отрывая их от нагревшегося пластикового корпуса своего телефона.
– Это очень тяжело, – продолжает она, – ведь мы обе пытаемся совладать с одним и тем же. А она ведет себя так, будто горе у нее одной. О маме мы никогда не говорим, вообще никогда. А мне так хочется, чтобы Кэт мне открылась. Боже, никогда не думала, что это скажу, но я скучаю по средней школе.
– Вернуться в счастливое время – вполне логичное желание.
Оливия молчит – кажется, она согласна. Что до меня, я готов аж в начальную школу вернуться, в ту пору, когда у родителей еще не было столько морщин на лбу.
– А вообще-то, ну ее, среднюю школу, – добавляю я со смехом.
Тишина оседает плавно, как пепел.
– Странно, – произносит Оливия.
– Да, – соглашаюсь я, а она говорит:
– Извини, что испортила тебе вечер…
– Ты не…
– Давай просто…
– Да, – говорю я. – В субботу? У меня дома? Я за тобой заеду.
– Да, конечно. Я пришлю тебе свой адрес, и… да, хорошо.
Голос у нее неуверенный, напряженный, полнится каким-то непонятным волнением, которое я тоже чувствую. Я представляю ее затуманенный взгляд, длинные темные волосы, падающие на плечи. И чуть испуган тем, что она не выдумка, не кукла, а живой человек, которого завтра я увижу в школе. Как я поведу себя, встретившись с ней взглядом после сегодняшнего разговора? Дураком себя выставлю, да? Сегодняшняя легкость исчезнет, и я, как обычно, буду мямлить от смущения?
– «Ад» я прочитаю, – неожиданно заявляю я сам не знаю зачем.
Вообще-то, программные произведения я не читаю с двенадцати лет, но, поскольку зарока я себе не давал, мое обещание нельзя расценивать как откровенную ложь.
– Ловлю на слове, – хмыкает Оливия. – До завтра?
– Да, – отвечаю я.
– Пока, Мэтт, – говорит она.
Оливия отключается, и у меня такое чувство, будто я очнулся от глубокого сна. Ошеломленный, я протяжно вздыхаю и несу Расса наверх, в его постель. Потом, закрывшись в своей комнате и опустившись на кровать, я с трудом верю, что где-то в другой части города Оливия ответила на мой звонок, мы поговорили и между нами что-то произошло – черт знает что.
Внутренний голос нервно нашептывает:
Звук ее голоса словно приклеился к барабанным перепонкам, разносится эхом, пока я не проваливаюсь в сон.
Валентин Симмонс
В пятницу утром в туго зашнурованных кроссовках я торопливо иду по парковке для одиннадцатиклассников, считая трещины в асфальте.