7 способов соврать

Я невольно расхохоталась. Оливия смотрит на меня изумленно и в то же время радостно, словно я вручила ей выигрышный лотерейный билет. Папа поглядывает на нас в смятении, что вполне объяснимо – я и сама немного обескуражена. Я забыла, что Оливия умеет шутить и сочувствовать. Я забыла все ее особенности, за исключением одной – напоминать мне о моих обязанностях.

Поев, отец поднимается из-за стола:

– Что-то устал я, девочки. Пойду лягу пораньше.

– Конечно, – говорит Оливия. – Посуду я помою. За это не волнуйся.

– Спасибо, Олли. – Отец рассеянно улыбается ей и тяжело поднимается по лестнице.

– Черт, совсем в себя ушел, – замечаю я, провожая его взглядом.

Отец вообще по натуре не шумливый человек, но в ту пору, когда мы с Оливией учились в начальной школе, они с мамой перекидывались шутками за ужином и хохотали так сильно, что аж за животы хватались. При маме отец веселел, становился общительным, он шутил. Наверное, пытался произвести на нее впечатление – или удержать. Может быть, он всегда знал, что удержать ее так же невозможно, как и лед, – тщетные усилия, которые ни к чему не приведут.

Оливия с мрачным видом убирает со стола посуду:

– Да, работа его изматывает. Когда домой приходит, у него уже вообще ни на что сил нет – только бы до постели добраться.

Я обвожу пальцем пятно на столе. Видит бог, мне знакомо это состояние, хотя с моей стороны это неоправданная слабость. Все ученики нашей школы ежедневно несут такую же большую нагрузку, но при этом не падают духом, остаются деятельными и целеустремленными. Мне нет оправдания. Я до тошноты устала жалеть себя.

– Спокойной ночи, – говорю я, вставая из-за стола и направляясь к лестнице.

Сестра улыбается мне, но я ее почти не замечаю.

Оливия Скотт

В субботу после обеда Мэтт заезжает за мной. Я сажусь к нему в машину вместе с кипой материалов для презентации. В салоне вонища, будто он в багажнике марихуану выращивает. Пространство перед пассажирским сиденьем завалено бумагой, бутылками и мусором – удобная подушка, как раз для меня, чтобы задрать ноги.

– Прости за беспорядок, – извиняется Мэтт совсем не виноватым тоном.

– Ерунда. – Я смотрю назад: там еще хуже. На заднем сиденье кто-то устроил мусорную свалку.

Мэтт не выключает радио, и я всю дорогу до его дома напеваю с закрытым ртом попсовые мелодии. В какой-то момент мне послышалось, что он сам подпевает Аврил Лавин, но, посмотрев на него, я вижу, что губы его плотно сжаты.

Я на секунду задерживаю на нем взгляд. Такое впечатление, что он усердно старается походить на законченного наркомана: на лоб низко надвинута бордовая вязаная шапка, из-под которой клочьями торчат волосы. Машину он ведет одной рукой, в расслабленной позе, разговор завести не пытается, но, судя по выражению его лица, в душе у него что-то происходит.

Вчера на английском мы не общались. Даже не смотрели друг на друга, и это после того разговора по телефону в четверг вечером, а может, как раз из-за него. Сидя рядом с Мэттом, я невольно представляю его родителей: недовольную мать, которая не реализовала себя как ученый и не может смириться с тем, что ей приходится жить в таком маленьком городке, как Палома; отца, обиженного и недооцененного. А сам Мэтт… После памятного разговора я не знаю, что о нем думать. В тот раз он открылся мне с совершенно другой стороны.

Я смотрю в окно, на безоблачное голубое небо. Поведение моей сестры вчера за ужином – когда Кэт ненадолго стала такой, какой была прежде, – дало мне надежду на то, что она тоже может измениться. Я так давно не слышала ее смеха, и вчера на меня накатила волна воспоминаний, даже ностальгия, будто я услышала песню из лета, овеянного горькой радостью.

– Приехали, – сообщает Мэтт, выключая радио.

Мы останавливаемся перед небольшим белым домом с черными ставнями. Он паркуется на обочине.

Я вешаю на плечо рюкзак и следую за ним по дорожке, на которую наползают сорняки. Краска на крыльце облезает, жучки проели дырки в ставнях. Я ежусь, ожидая, когда он отопрет дверь потемневшим серебристым ключом.

Наконец Мэтт открывает дверь. Мы входим в жилую комнату – уютное теплое гнездышко, расцвеченное яркими красками. На продавленном диване с красной обивкой разбросаны стеганые подушки. Над диваном – во всю стену огромная картина: солнце, оранжевыми лучами золотящее гребни горной гряды. На исцарапанной каминной полке трое разных часов с кукушкой и ряд изящных распятий. На приставном столике – телевизор. Всюду покрывала, одеяла, предметы, маленькие и большие. Очевидно, в доме Джексонов минимализм не приветствуется.

– Можем заниматься здесь или на кухне – все равно, – говорит Мэтт, плечом подпирая входную дверь, чтобы она вошла в перекошенную раму. Дверь захлопывается с глухим стуком.

Я смотрю по сторонам. На журнальном столике, как и во всей комнате, ни сантиметра свободного места – он завален журналами и подтаявшими конфетами.

– На кухне есть стол, за которым можно работать?

– Конечно.