7 способов соврать

В кои-то веки Лукас наслаждается тишиной, не спеша заполнить ее болтовней. Я смотрю на мутную воду, в голове пляшут разные мысли. Мне странно оттого, что я открыл в себе новую способность делиться с кем-то своими думами. Я так привык размышлять в одиночестве, что теперь мне это кажется роскошью.

Речь моя сбивчива. Впервые я выражаю нечто подобное вслух – не самоуверенность демонстрирую, а обнажаю свои сомнения и чувства.

– Это я виноват, что она попала в больницу.

Лукас отзывается не сразу, и в те несколько мгновений молчания меня раздирает множество крошечных социальных страхов. А если он скажет, что тоже так считает? Или высмеет меня за мнительность? Или, может, ему вообще все равно?

– Почему ты винишь себя? – наконец спрашивает Лукас, тихо и серьезно.

– Я… она сказала, что ей нужно в ванную, хотя, конечно же, она просто хотела пойти и налить себе еще, но я ей поверил, как самый последний дебил.

– Нет-нет, ты ни в чем не виноват. Любой поступил бы так же.

– Я не любой, – возражаю я обиженно. – Я обязан был сообразить.

– Постой, так ты пил?

– Нет, конечно. Просто я… я плохо распознаю ложь. С этим у меня всегда была проблема. – Мои щеки горят. – Когда помладше был, и сарказма не понимал. Очень долго этому учился. Ты думаешь, кто-то другой сообразил бы, что она лжет?

– Не знаю, – пожимает плечами Лукас. – Мы все порой верим в ложь. Но это не значит, что ты несешь ответственность за ее решения. Она не стала бы вменять тебе это в вину, и я, разумеется, – тоже.

Нарочито уверенным тоном он старается развеять мои сомнения.

– Я тебя хорошо понимаю, – продолжает Лукас. – Тяжело наблюдать за столь шокирующей драмой. Ты хочешь как-то помочь, а сделать ничего нельзя. Но ты и не обязан, понимаешь? Ты не обязан тревожиться за весь белый свет. Белый свет сам за себя побеспокоится.

– Конечно. – Я снова смотрю на озеро. Адреналин придал ясность моим глазам, они блестят, будто я бежал без передышки, а не просто рассказывал о своих переживаниях. А ведь многие каждый божий день выставляют напоказ свои слабости, и ничего. Как им удается не изнурять себя до беспамятства?

– Нравится? – спрашиваю я, показывая на озеро.

Лукас пружинит на носках, как ребенок. Плечистый ребенок ростом под два метра.

– Нравится? – хохочет он. – Нравится? И ты еще спрашиваешь? Посмотри, красота какая. Теперь это место будет в списке моих любимых.

Но он смотрит не на озеро. Он смотрит на меня, словно есть во мне нечто такое, что делает его счастливым.

Я перевожу взгляд с его лица на гладь озера, которое чернеет с наступлением ночи, скрывая в своих водах миллионы тайн. Лукас вспоминает о пруде за домом его дяди с тетей во Флориде: в детстве он горстями вылавливал оттуда головастиков. Я в ответ рассказываю ему про лягушку Дарвина, обитающую в южном полушарии: детенышей вынашивает во рту отец и, когда головастики превращаются во взрослых особей, выплевывает их. Лукас считает это отвратительным. Я с ним соглашаюсь.

Наш разговор обретает своеобразный, уже знакомый ритм, из которого меня выбивают паузы – те мгновения, когда Лукас прекращает свою оживленную болтовню и смотрит на озеро или ждет, когда раздастся мой голос.

Это фантастика. В кои-то веки меня устраивает абсолютно все, нет ничего такого, что стоило бы раскритиковать. Нет ничего такого, на что я хотел бы променять эти минуты, когда я стою на грязном берегу и общаюсь с другом под покровом темноты.

Оливия Скотт

Я добираюсь до дома уже в темноте. Ставлю пакеты с продуктами на стол, бегом поднимаюсь по лестнице и стучу в комнату Кэт. Конечно, она не спрашивала про Джунипер, но я подумала, ей следует знать, что моя лучшая подруга не умерла.

Кэт, как обычно, что-то буркнула, разрешая мне войти, и я, открыв дверь, говорю:

– Привет. Я виделась с Джуни.

Она ставит игру на паузу и смотрит на меня. В мгновения, подобные этим, я вижу прежнюю Кэт в ее голубых глазах. В них сейчас сквозит намек на участие. Но сестра маскирует свой интерес, отвечая механически, точно робот:

– Полагаю, она жива-здорова?

– Да.

– Нельзя так распускаться. – Кэт снова принимается за игру.

– Ты слишком строга. У Джуни тяжелый период. Она не распускается.

– Как скажешь. – Кэт бросает взгляд на дверь. – Не хочешь уйти?

– Ты понимаешь, что ведешь себя оскорбительно?

– Это моя комната.

У меня трясутся руки. Мое терпение лопнуло.

– Почему ты так озлоблена? – спрашиваю я, чеканя каждый слог.

– Я…

– И не вздумай отрицать. Не надо мне говорить, что ты в чужие дела не лезешь и поэтому я не должна совать нос в твои. Ты – моя сестра, и как ты ко мне относишься? Почему я должна закрывать на это глаза? Это ненормально. По крайней мере, раньше так не было. Поэтому я жду объяснений.

– К тебе я отношусь так же, как ко всем остальным, – огрызается она.

– Вот-вот, только и умеешь что оттявкиваться. Нормально разговаривать вообще разучилась. – Я подхожу к кровати. – Кэт, с тобой происходит что-то не то. Ты должна разобраться в себе.