900 дней. Блокада Ленинграда

Когда Сталин работал, на плечи его главных сподвижников, в частности Генерального штаба, наваливалось тяжкое бремя. Чтобы охватить долгие часы, на протяжении которых он мог позвонить – с 10 часов утра до 4–5 часов утра следующего дня, – им приходилось дежурить, сменяя друг друга. Например, генералу Антонову, заместителю начальника штаба, спать разрешалось от 5–6 часов утра до 12 часов следующего дня. Все остальное время суток его могли вызвать в любой момент. Генералу Штеменко, его заместителю, свободное время предоставлялось от 2 дня до 6–7 часов вечера.

Ежедневно Сталин получал 3 доклада от Генерального штаба. Первый по телефону с 10 до 11 часов утра обычно звонил Штеменко. В 4–5 вечера докладывал Антонов. Но главным был ночной доклад, как правило около полуночи. Если Сталин был на своей даче на Можайском шоссе, военное командование приезжало туда. А если он был в Кремле, руководители Генерального штаба въезжали через Боровицкие ворота, огибали Большой Кремлевский дворец, где происходили заседания Верховного Совета, и ехали через древнюю Ивановскую площадь к уголку, где находились кабинет и квартира Сталина. Они проходили через кабинет помощника Сталина, генерала Поскребышева[100], человека неприятнейшего, проходили через приемную, где помещалась личная охрана Сталина, и, наконец, в знакомый сталинский кабинет.

С левой стороны был длинный стол, где военные раскладывали свои карты, и огромный глобус. Хрущев утверждает, что Сталин планировал операции по глобусу[101].

Сталин слушал доклады о положении на фронтах, обычно устные, без каких-либо записей. Военные сидели с одной стороны комнаты, Политбюро – с другой. Сталин периодически ходил по кабинету, иногда возвращался к своему письменному столу в отдаленном углу, брал две папиросы (он предпочитал сорт «Герцеговина Флор»), потом разламывал их, высыпал табак в отверстие трубки, набивая ее табаком, и раскуривал в голубых клубах дыма.

Он теперь лучше владел собой, но нервное возбуждение еще чувствовалось. Через два с лишним года, вернувшись из длительной поездки на фронт, генерал Воронов отмечал, что Сталин стал менее нервным и раздражительным, «значительно спокойней и уверенней», чем в первые месяцы войны[102].

Генеральный штаб с помощью руководителей различных отделов докладывал Сталину о действиях, произведенных за последние 24 часа, при этом вместо названий фронтов, механизированных и бронетанковых корпусов приводились только фамилии их командиров. Дивизии называли по номерам. Это был сталинский метод ведения дел.

После докладов Сталин диктовал приказы, обычно их сразу писал Штеменко, а Сталин собственноручно исправлял. Их часто без перепечатки отдавали прямо на телетайп для командиров фронтов.

Так продолжалось до 3–4 часов утра, затем военные возвращались в свой штаб и отдавали необходимые дополнительные приказы.

Сталинская система отличалась исключительной централизацией. Сталин запрещал, чтобы хоть одно решение или документ, касающиеся артиллерии, исходили от Генерального штаба без подписи Воронова, он не рассматривал, даже не читал отчеты без личных разъяснений Воронова. Сталин не позволял решать без своего участия даже самый мелкий вопрос, а поскольку многие просто боялись ему докладывать, то в конечном результате это приводило к бесчисленным отсрочкам и путанице в ходе ведения войны[103].

Несмотря на улучшение физического состояния, он еще не начал ставить свою подпись на основных сообщениях и приказах. С этим приходилось подождать, пока СССР не начнет одерживать успехи вместо ужасающих поражений[104].

Сталин уже вполне пришел в себя. В конце июля Гарри Гопкинсу показалось, что у него вполне нормальное настроение. На Гопкинса произвела впечатление уверенность Сталина, что русские армии смогут остановить немецкое наступление километрах в 95—110 от рубежей, на которых они тогда находились. 31 июля Сталин сказал Гопкинсу, что к зиме русские удержат Москву, Киев и Ленинград.

Гопкинс уехал, ни словом не обмолвившись о болезненном состоянии, которое Сталин только что преодолел; судя по всему, советский руководитель верно оценивал военную ситуацию.

Теперь Сталин со свойственной ему обстоятельностью интересовался деталями кризисного состояния Ленинграда – организацией его внутренней обороны, системой укреплений и уличных баррикад, мобилизацией населения в народное ополчение, формированием частей для ведения уличных боев, которым надлежало отстаивать квартал за кварталом.

Он довольно часто звонил непосредственно секретарю горкома Кузнецову, который ведал укреплениями, давал ему определенные указания о том, как строить баррикады, где их располагать и как готовить население к боям с немцами.

Кузнецову нелегко было выполнять безапелляционные, нередко деспотичные сталинские указания. Но он отличался необыкновенной работоспособностью, большим рвением, огромным оптимизмом. Он всегда был в хорошем настроении. И он знал своих сотрудников и промышленные возможности города, умел почти всегда выполнять требования Сталина.