900 дней. Блокада Ленинграда

«Они, знаете ли, существуют», – констатировал он печально. И затем заговорил о тех, кто предан советской власти, – о докерах, портовиках, заводских рабочих.

Михайловский прибыл сюда в первый день войны, с тех пор Таллин изменился. С каждой неделей напряжение росло. Все больше активизировались «их» силы – сторонники Германии. Начиная с 9 июля стало так опасно для советских граждан выезжать за город, что немногие решались ездить в одиночку. 6 июля немцы захватили Айнажи, вскоре заняли Пярну. Между Пярну и Таллином не было действующих войск, и если бы немцы сразу двинулись по шоссе, то, пройдя менее 160 километров, они бы сразу заняли Таллин. Город охватила паника. Распространялись невероятнейшие слухи. Подожгли огромные склады нефти и боеприпасов, чтобы они «не попали в руки немцев». Штаб Балтийского флота погрузился на почтово-пассажирские суда «Пиккер» и «Вирония» и был готов к отплытию. Даже главный редактор газеты Балтийского флота уехал вместе с русскими. Они опасались нападения эстонских националистов по пути[107].

Услышав о прорыве немцев, адмирал Трибуц позвонил в Москву. «Кто будет оборонять Таллин с суши? У нас нет на это сил». Ему сказали, что Таллин будет оборонять 8-я армия; тот же ответ он получил от Ленинграда. На деле плана сухопутной защиты Таллина просто не было, никому никогда не приходило в голову, что на Таллин могут напасть. На 8-ю армию возлагались все надежды, когда немцы перешли границу и заняли город Либаву, затем Вентспилс, когда они перешли Западную Двину и захватили Ригу. Теперь же адмирал Трибуц не мог больше надеяться на 8-ю армию, поэтому он обратился к эстонскому советскому правительству, которое направило 25 тысяч мужчин и женщин с лопатами и кирками на рытье траншей в три ряда.

Предпринятые меры ненадолго спасли Таллин, однако они были слишком запоздалыми. Адмирал Пантелеев посетил временный эстонский штаб обороны – всего в 19–20 километрах от города – и попал в перестрелку между отрядом эстонских националистов и ехавшими на машине пожарными, вооруженными винтовками. Ему еле удалось выбраться.

9 июля немцы доставили на самолетах и сбросили на парашютах два отряда эстонских партизан, прошедших специальную подготовку и носивших названия «Эрна-1» и «Эрна-2». Напряжение еще более возросло.

«Надо было быть бдительнее и осторожнее, – вспоминал Михайловский. – Стали поднимать голову эстонские националисты, кайтзелитовцы; в подвалах, на складах, в ямах, вырытых в земле, они припрятали оружие и ждали только удобного момента, чтобы пустить его в дело.

Кое-где местные фашисты стреляли в спину отступавшим солдатам и встречали гитлеровцев с цветами, как освободителей».

Соответственно, велась борьба против предателей, сторонников нацизма, трусов и паникеров. Об этом Всеволод Вишневский даже не находил нужным писать. Но лишь только самые суровые меры – расстрелы, военные трибуналы, массовые расстрелы на месте – поддерживали видимость порядка.

В гостинице «Золотой лебедь» Михайловский жил в одном номере с известным исследователем творчества Достоевского Орестом Цехновицером, одним из наиболее почитаемых профессоров Ленинградского университета, который добровольно пошел в Балтийский флот. Они гуляли по Старому городу, по широким просторам парка Кадриорг, где в центре Таллина в едином ансамбле на Балтийском побережье свободно раскинулись леса, озера, ухоженные сады, площадки для игр и ручьи. Парк тянулся вдоль моря на 25 километров, занимая полтора километра в ширину. Здесь, лицом к набережной, стоял памятник старой российской броненосной лодке «Русалка», потонувшей во время сильного шторма в 1893 году. Они заходили в домик Петра I, где он жил, когда наблюдал за работами по строительству огромного порта Ревель, который теперь носил название Таллин. Они с восторгом рассматривали в петровском домике круглые зеркала, широкую дубовую кровать под старомодным балдахином, бюро красного дерева, высокий стул с искусной резьбой на спинке. Они тихо входили в прохладные сумрачные пределы старинного собора Томкирха, построенного шесть веков назад. Здесь были похоронены знаменитые русские адмиралы Крузенштерн и Грейг. Старый хранитель кирхи рассказал им, что надгробия Крузенштерна и его жены самые новые в храме, им всего 200 лет, в склепе есть мумии, которым по 300–400 лет.

Иногда профессор писал письма жене, из одного Михайловский переписал несколько строчек:

«История вершится на моих глазах, и я счастлив, что в эти решающие дни не стою в стороне. Хочется сказать тебе и всем о чем-то очень важном. За меня не беспокойся, и не только за «меня», но вообще за «нас». Я вижу вокруг такую героическую преданность, такую любовь к нашей родной земле, что буквально становлюсь другим человеком.

Нам сейчас невероятно трудно. Но мы ясно видим перспективы нашей борьбы и знаем, что одержим победу в Европе, дойдем до Берлина и навсегда уничтожим ненавистный фашистский режим. Победа, несомненно, за нами».

Моральная сила, энтузиазм, энергия профессора Цехновицера придавали Михайловскому уверенность.