900 дней. Блокада Ленинграда

На многих участках в первые часы войны единственными, кто оказывал сопротивление, были пограничники, пограничная охрана НКВД, номинальным начальником которой являлся Лаврентий Берия.

Так обстояло дело и в районе севернее реки Мемеля, где немцы, перейдя границу, продвигались к Паланге, взятие которой открыло бы им путь на балтийский порт Либаву.

Палангу оборонял только 12-й погранотряд. К 6 утра она была объята пламенем, шли уличные бои. К 8 часам 45 минутам пограничники сообщили о падении Паланги и о своем отступлении.

В полдень 24-я и 35-я роты погранотряда были отброшены по дороге, ведущей к Либаве. До этого пограничники 8 часов вели тяжелые бои, ни одна регулярная часть Красной армии не пришла им на помощь. Причина вполне ясна. И пограничники были буквально сметены с лица земли. Здесь почти нечего делать советским историкам, пытающимся представить себе картину боя. Уничтожение было настолько полным, что не осталось даже оперативных журналов.

Либава – второй крупнейший порт Латвии. По мнению командующего Балтийским флотом Трибуца, ее трудно было защищать из-за близости к Восточной Пруссии. Вскоре после нападения Германии все военно-морские части были оттуда выведены. Генерал-полковник Кузнецов, без особой уверенности, лишь за несколько дней до нападения поручил защиту города 67-й дивизии. Командир дивизии генерал-майор Н.А. Дедаев имел в своем распоряжении два полка, 56-й и 28-й, горстку моряков, береговую артиллерию.

Лишь 21 июня, менее чем за сутки перед нападением немцев, полковник Корнеев, командовавший у Дедаева артиллерией, вместе со своим коллегой, капитаном Кашиным, стал разрабатывать порядок взаимодействия артиллерии при обороне Либавы[60].

На свою ответственность, в большой мере из-за нервозности, вызванной донесениями военно-морской разведки, генерал-майор Дедаев 21-го вечером приказал частям 67-й пехотной дивизии, не занятым на строительных работах (а большинство было ими занято), выйти из казарм на военные учения. Три батальона двинулись из города на берег реки Барта и разбили лагерь. А генерал Дедаев почти весь вечер ездил по Либаве, осматривал укрепления и убеждал себя, что все в порядке. Вернувшись в штаб поздно вечером, он узнал, что морской командир, капитан Михаил Клевенский, получил из штаба Балтийского флота предупреждение, что ночью может начаться война.

Дедаев послушал в 11.30 вечера последние известия из Москвы. Ничего особенного. Часы на Спасской башне пробили полночь, заиграл Интернационал. Лишь в 3 часа ночи пришло сообщение от генерал-полковника Кузнецова из штаба Прибалтийского особого военного округа о боевой тревоге. Всем частям было приказано занять передовые позиции в боевой готовности с полным боекомплектом, но избегать провокаций и не стрелять по нарушающим воздушное пространство нацистским самолетам.

Генерал Дедаев отправился прямо на военно-морскую базу, в течение часа они с капитаном Клевенским разрабатывали тройную систему оборонительных линий вокруг Либавы. Впервые они сели разрабатывать совместный план обороны. А на обратном пути в штаб Дедаев услышал гул самолетов. «Юнкерсы-88» шли тремя волнами со стороны моря. В них никто не стрелял. Они парили над городом, бросали бомбы и с гудением исчезали. Тогда только защищавшие Либаву зенитки открыли огонь.

Генерал Дедаев проверил донесения всех своих частей. Немцы явно рвались к Либаве. Он позвонил генералу Берзарину, командующему 27-й армией, своему начальнику. Берзарин ответил кратко: пусть Дедаев решает все сам. По всей границе немцы наступают. Используйте средства, какие имеются, и держись! До последнего человека!

Генерал вздохнул. Он сделает все, что в его силах. Но силы слишком неравные.

А обстановка в 8-й армии была еще сложнее. Генерал-лейтенант Собенников так поздно получил приказ от генерал-полковника Кузнецова о введении боевой готовности, что многие части 8-й армии подверглись нападению германских танков до того, как узнали, что началась война.

48-я дивизия Собенникова под командованием генерал-майора П.В. Богданова продвигалась к границе из Риги; в воскресенье рано утром она шагала, как на параде, в районе Разеняй, впереди шел оркестр, звучали боевые марши. И вдруг по 48-й пехотной дивизии, «не знавшей, что началась война», ударили бомбардировщики-штурмовики. А вскоре после 12 часов у Эрзвилкаса ее атаковали немецкие танки, прорвавшиеся у Таураге. Кроме винтовок и ручных гранат, никакого другого оружия в 48-й дивизии не было. В 10 вечера Богданов сообщил в штаб, что потерял 60–70 % личного состава, что не осталось боеприпасов.

Одно из подразделений тяжелой артиллерии в армии Собенникова, которое перебрасывали на фронт по железной дороге, стало свидетелем налета на советский аэродром в Шяуляе. Артиллеристы видели немецкие самолеты, видели, как падали бомбы, вспыхивали пожары, но думали, что идут учения.

«В сущности, – отвечал Собенников, – почти все военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа были уничтожены на земле».