99 дней

– Все в порядке, – говорю я, поднимая обе руки. Я была права – это ужасная идея. Не понимаю, о чем думала. Чувствую пробегающий по моему телу жгучий жар и холод в том месте, где от пива промокла кофта. Отмахиваюсь от Имоджен.

– Все хорошо, – выдаю я чуть резче, чем планировала. А потом обращаюсь к удаляющейся фигуре: – И я была рада тебя видеть, Джулс.

Джулия не останавливается.

– Тебе, наверное, лучше воздержаться от пива, Молли, – произносит она нараспев. – Ты немного толстовата.

– Хорошо, – выдавливаю я. Как только она уходит, руки начинают трястись. Патрик наблюдает за мной с другого конца бара. Мне хочется лишь закрыть глаза и оказаться как можно дальше отсюда, но если этому не бывать, тогда хотя бы хочу в свою спальню на третьем этаже, к большому серому одеялу и мерцанию экрана на коленях. Я хочу домой. – Мне надо… Мне пора, Имоджен.

– Что случилось? – К нам сзади подходит Тесс и подталкивает Имоджен бедром, держа в руках три шота с какой-то янтарной жидкостью и несколько апельсиновых долек для закуски. Ее глаза округляются, когда она замечает мою кофту. – Джулия сделала это специально?

Имоджен качает головой.

– Не спрашивай. – А потом забирает у нее два шота и один отдает мне, будто я ничего не говорила о своем уходе. – Готова?

Смотрю на них двоих – маловероятных товарищей по команде после всего произошедшего, но они здесь. Гейб прав, нельзя прятаться вечность. Осталось лишь семьдесят шесть дней.

– Готова.

День 24

Просыпаюсь в самом худшем настроении. В черепе пульсирует похмелье, а во рту сухо и пахнет. Естественно, сегодня не до бега. Чищу зубы и убираю спутанные волосы в хвостик, затем тащусь вниз за кофе. Мама сидит за кухонным островком в новых очках с толстой оправой и футболке в полоску, которая легко могла оказаться как из моего шкафа, так и из ее, и читает «Таймс».

– Доброе утро, – говорит она, и красноречивый взгляд на часы сообщает, что уже приближается полдень. – Как дела?

Нюхаю молоко в упаковке и морщу нос.

– Хорошо, – бормочу. Хотя желудку не так уж отлично.

– Правда? – спрашивает она и откидывается на спинку стула, рассматривая меня с материнским скептицизмом, от которого я отвыкла, ведь она больше года не пыталась меня воспитывать. Кстати, Эмили Грин была сиротой. – Потому что, надо сказать, выглядишь ты не очень хорошо. – Она делает глоток из дымящейся чашки. – Хочешь рассказать?

– Рассказать что? – огрызаюсь я. И вдруг вспоминаю, что именно это она предложила мне в тот вечер в десятом классе, когда я разболтала о Гейбе – я сходила с ума от чувства вины и паниковала, а она сидела в своем кабинете за столом: «Хочешь рассказать?»

И я рассказала.

Рассказала все.

Господи, теперь ее любопытство вызывает у меня отвращение, инстинкт самосохранения набирает силу, словно сильный осенний ветер, несущийся по озеру. Такое ощущение, будто она хочет содрать мясо с моих костей.

– У тебя что, творческий кризис? Ищешь новый материал? Я сказала, что у меня все хорошо.

Мама шумно выдыхает.

– Ладно, Молли, – говорит она, – будь по-твоему. Я знаю, что ты с удовольствием провела бы это лето не здесь, и уже извинилась перед тобой. Прости меня, если тебе кажется, что я вторглась в твою личную жизнь, но я еще…

Я набрасываюсь на нее.

– Мне кажется, что ты вторглась в мою личную жизнь? – Поверить не могу. Я действительно не могу поверить. – Ты кто? Кто так говорит? Как ты можешь…

– Я – писатель, Молли, – перебивает она меня, словно это религия или ее чертова культура, словно какой-то моральный релятивизм тут же все объяснит. – Я беру реальные события и использую их в качестве сюжета – вот чем я занимаюсь, вот чем занималась всегда. Конечно, есть…

– Ты моя мама! – парирую я, голос надламывается и с головой выдает отвратительное равнодушие, которое я взращивала последние полтора года, уродливую трещину в скорлупе. Качаю головой и опускаю кофейник на стойку с такой силой, что, боюсь, он разобьется. – Точнее, должна ею быть. Ты меня выбрала, помнишь? Сама так всегда говорила. Но на самом деле ты лишь хотела продать меня на органы.

Мама бледнеет после этих слов, или, возможно, я просто хочу это увидеть.

– Молли…

– И ты права, лучше бы я сейчас была в другом месте. Лучше бы до конца своих дней не имела к тебе никакого отношения. И знаешь, что? Можешь пойти и вписать это в свою следующую книгу. Можешь рассказать всему миру, мама. Приступай.

Оставляю пустую чашку на стойке и несусь наверх, напугав Виту и заставив Оскара отползти в прихожую. Старые ступеньки скрипят под моим весом.

День 25

– Эй, – начинает Гейб, слегка отстраняясь и делая прерывистый вдох, который, как ни странно, мне нравится, ведь я понимаю, что привыкаю к нему. Кожа на его шее очень, очень теплая. – Можно я кое-что предложу? Только не впадай в панику.