99 дней

Ответ приходит следующим утром. «Чешется», – отчитывается он одним словом и без знаков препинания. Но через пару минут падает еще одно сообщение: «Как ожог?».

Я с улыбкой смотрю на телефон, чувствуя себя глупо и радостно. «Обжигает», – отвечаю.

День 38

«У мамы есть алоэ, – пишет он, пока я заполняю счета в кабинете Пенн. – Могу заехать и привезти, если до сих пор смахиваешь на лобстера».

Уже не особо смахиваю; ожог сошел на нет, и кожа начинает облезать, как у змеи, словно я перерождаюсь во что-то совершенно новое. Остается только терпеть этот ужас и ждать того, что находится под ней.

«Хорошо, – все равно без раздумий отвечаю ему. – Когда удобно?»

День 39

Не знаю, зачем Патрик просит меня прийти в то время, когда Гейб работает в магазине – возможно, потому, что не хочет иметь со своим братом ничего общего, или это совсем ничего не значит.

– Привет, – говорит он, открыв для меня боковую дверь. Я чувствовала себя неуютно, когда постучала по раме и ждала его, потому что раньше забегала внутрь и украдкой таскала еду, которую Чак готовил на кухне. Обычно это было что-то с чечевицей или из цельнозерновой муки. Патрик стоит босиком, в порванных старых джинсах. Волосы чуть отросли после его возвращения в Стар-Лейк, и он больше похож на себя, каким я его помню, острые черты лица сгладились. – Заходи.

– Хорошо, – говорю и прохожу мимо него в темный пустой дом. Меня окружают знакомые запахи пыли, дерева и солнечного света. – Привет. – Пилот вскакивает с пола и пересекает комнату, чтобы поздороваться. И я так радуюсь, что в его преданном собачьем мозге осталось воспоминание обо мне, как будто в какой-то альтернативной вселенной я все еще являюсь частью этой семьи. – Привет, Пилот. Привет, мальчик.

– У него отказывают лапы, – тихо говорит Патрик, почесывая пса за мохнатыми ушами. – Ему десять; он больше не может подниматься по лестнице. Мама соорудила невысокий стул-стремянку, чтобы он забирался на диван.

Смотрю на Пилота, который довольно скулит. Его морда стала серебристо-серой. Помню, когда Доннелли привезли его из общества защиты животных, такого извивающегося и страдающего от паразитов – но мы с Патриком все равно катались с ним по двору, грязные и в пятнах от травы. Джулия не захотела к нам присоединиться. А Гейб, вроде как, гулял с друзьями.

– Черт, я не знала.

Патрик пожимает плечами.

– Да, не понимаю, почему мой брат тебе этого не рассказал, – говорит он и, напоследок погладив Пилота, направляется к кухонной двери.

Меня это задевает.

– Патрик… – начинаю я.

– Алоэ на террасе, – перебивает он меня. – Идем.

– Конечно. – Иду за ним по коридору мимо скрипучей лестницы и к яркой полной воздуха террасе, заполненной фикусами и кактусами. Рядом с панорамным окном стоит огромный и пугающий паучник, приветствующий при встрече. На полу лежит яркий ковер с оранжево-красным узором. Патрик достает из банки на полке ножницы – на случай, если вы решите провести здесь время, они единственные режут – и отрезает пару сантиметров от листа алоэ.

– Спасибо, – тихо благодарю Патрика. Наши пальцы соприкасаются, когда он отдает алоэ, и мое тело пробирает дурацкая дрожь. Еще до всей этой романтики мы с ним любили прикасаться друг к другу: то его рука закинута на мои плечи, то ладони прижаты, чтобы проверить, чья больше. Когда я думала об этом, то понимала, что чувствовала себя защищенной, находила ориентир, как, например, вести ладонью по стене в темной комнате. А теперь даже такой контакт кажется незнакомым и странным.

И Патрику, очевидно, тоже.

– Принесу тебе пакетик, – говорит он, прочищает горло и идет обратно на кухню, оставив меня в зелени, залитой солнечным светом.

День 40

Имоджен приглашает меня на гадание, и тогда я понимаю, что прощена; иду к ней после работы с двумя кусками шоколадного торта и диском певицы-композитора, на которую меня подсадила Пенн. Эта девушка из Бруклина играет на гитаре. Вечер прохладный, небо над озером окрасилось в розово-золотой. Днем шел ливень, и влажная дорога все еще блестит.

Я не была дома у Имоджен с того момента, как вернулась; он стоит на обочине дороги недалеко от старшей школы, внутри полно хрусталя, а в гостиной возведен алтарь богини. Здесь пахнет знакомо – ванилью и маслом пачули.

– Ну, привет, Молли, – говорит ее мама, когда открывает дверь в широких штанах, которые носит столько, сколько я ее знаю; но вот прическа изменилась. Лицо обрамляют совсем седые коротко стриженные волосы. Вспоминаю слова Имоджен про рак и крепко и долго обнимаю ее.

Беру на кухне две вилки и поднимаюсь по задней лестнице в комнату Имоджен, где она заканчивает рисовать кистью огромную каллиграфическую картину со словами «Медленно, но верно» размером шестьдесят на сто двадцать сантиметров.

– Неплохой совет, – говорю я.