9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Ту, что ожидало выйти на подмостки перед зрителями, я стал видеть чаще. Просто, потому что у нее стало больше репетиций. И чем ближе был день – тем все более нервной она становилась. Вела себя, как принято говорить, словно испорченная дива. Все не так и все не к месту. После последних финальных прогонов я мог встретить ее в совершенно разных чувствах. Она то запрещала мне приходить на премьеру, чтобы я не был свидетелем «этого жуткого позора», то желала напиться, чтобы забыться от «всей этой мерзости», то неожиданно появлялась окрыленной и взбудораженной, повторяя что все «будет просто изумительно». Я лишь поддакивал вне зависимости от ее настроений. Она изображала – изображал и я.

За пару дней от нее все-таки пришло от нее приглашение. Я не в нем сомневался, что она меня пригласит, но все-таки облегченно вздохнул. Спектакль проходил не на месте обычных репетиций, адрес был другой, время начала довольно позднее, одиннадцать вечера. Я одевался поприличнее и отправился в театр. Разумеется, с цветами.

После захудалого Дворца культуры место выглядело на удивление пристойно. Небольшое аккуратно отреставрированное двухэтажное здание скрывалось за поворотом маленькой улочки практически в самом центре города. Публика уже собралась, гости в очень приличных нарядах стояли на крылечке, болтали, курили и по виду были настроены весьма оптимистично относительно предстоящего спектакля. Я видел пару точно знакомых и еще пару вроде бы знакомых мне лиц. Все были люди искусства или около, нечасто, но все-таки мелькающие в новостях. Видимо, эта А. действительно была вхожа в бомонд культурной жизни.

Сам театр был на слуху, хотя я никогда в нем раньше бывал. Он полную пережил реконструкцию, как снаружи, так и по содержанию, и славился в обществе свежими новаторскими постановками, зачастую связанными со скандалами. Резонанс от них на порядок выше, чем просто нарушение общественного порядка в одной отдельно взятой квартире и широко освещались в прессе.

Внутри интерьер был приятен глазу, лаконичное светло-серое обрамление сочеталось с элементами, оставшимися от прошлой жизни театра, как старые кирпичные стены или деревянная облицовка потолка. Я немножко пошатался по фойе среди совершенно разнообразной публики: от продвинутой молодежи до заслуженных бабушек. Продавались программки, я взял одну на память. Имя А. было среди прочих. Один акт без антракта.

Я посмотрел сувенирную продукцию от театра, быстро пролистал журналы о культуре в городе, посмотрел, что подают в буфете. Бутерброды с заветренным лососем все также присутствовали в ассортименте, только коньяк заменили на Егермейстер. Что ж, наверное, дань времени. Я взял вебе стопку, пока ждал начало. Оно все затягивалось, поэтому пришлось взять еще одну.

Наконец, прозвучал второй звонок и публика организованным строем решительно побрела в большой зал. Пространство было небольшим по сравнению с другими крупными театрами в городе, зато очень уютным. У меня был билет в амфитеатр, который им и являлся по сути: ступенчатая деревянная конструкция для размещения зрителей. В партере же стояли нормальные стулья со спинками. Я поднялся на третий ярус. Спинки как таковой не было, можно было облокотиться на возвышение следующего ряда. Зато заботливо были уложены подушки. Место было не ахти какое, но с таким зрительским ажиотажем вряд ли можно было достать поближе. Я устроился поудобнее, положил букет рядом с собой. Занавеса перед сценой не было, можно было сразу уже разглядеть декорации небогатых районов провинциального городка середины прошлого века.

Свет в зале приглушили практически сразу. Спектакль начался. На сцену под одинокий луч проектора вышла А. с гордой осанкой в наряде, который я же не раз видел в жизни: длинном темно-синем бархатистом платье и небрежно накинутом на плече черном жакете. Я вспомнил, что, когда снимал с нее это платье, А. просила аккуратно класть его на стул. Я и представить не мог тогда, что это реквизит. Она прошлась по сцене пару раз, потупив голову и начав свой монолог. Я уже знал его практически наизусть, какие-то места я успел заучить на репетициях, но и часто приходилось слушать, как она декларировала его по вечерам. Тогда я аплодировал в конце, и она меня благодарственно целовала. Сидя на неудобной скамейке, я двигал губами вслед за ней: «… о что за времена настали. Я видела весь свет, что восхищался мной. Я видела весь мир, рукоплескавший и влюбленный. Теперь же тьма… теперь же тьма повсюду и кругом и некуда идти…». А. была бесконечна прекрасна, когда произносила эти строки, что вечерами до этого, что сейчас на сцене. Весь зал чувствовал, насколько она хороша, да и она сама понимала.