A&B

— Ну во-первых, с твоим диагнозом люди долго не живут. Во-вторых, будь ты жива, непременно вернулась бы уже обратно. Ну а в-третьих, ты не смогла бы выжить без всего. У тебя ведь нет ни жилья, ни денег, ни знакомых, к которым можно было бы обратиться за помощью. Ничего ровным счетом. Обнаружение твоего тела — просто вопрос времени.

— И что тогда?

— Не знаю.

— А я знаю — ты не вынесешь этого. Тебе и сейчас нестерпимо больно, только вот ты делаешь вид, что все нормально. И не говори мне, что это не так. — Она коснулась своей рукой его щеки и заставила посмотреть на нее; сколько нежности он увидел в ее глазах, сколько понимания и тепла.

— Даже если так, какая, к черту, разница? Тебя нет. Ты мертва, а я остался один.

— Вот опять. Почему ты так упрямо убеждаешь себя в этом? Ты не думал, что верь ты в то, что я жива, что я есть, просто не рядом, а где-то далеко, то тебе было бы легче? В конце концов, ты не можешь быть полностью уверен в моей смерти, пока не найдешь труп, но почему-то единственно верным вариантом признаешь именно смерть.

— Я тебе уже назвал три аргумента, почему это так.

— Раз тебе нужны аргументы, то как тебе такое: ты говорил, что если я умру, ты не сможешь прожить ни дня, но ты все еще жив. Из этого следует, что и я все еще жива.

— Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша…

— Себ, я серьезно!

— Я тоже. Ты сейчас такой бред сказала, что мне за тебя даже стыдно. Ты же понимаешь, что это абсолютно не логично?

— И что с того?

— Действительно.

— Все религии основаны на бреде похлеще этого, и, тем не менее, множество людей свято в них верят. Основная, на мой взгляд, задача любой веры — это помогать людям переживать их горе, беды и всякого рода невзгоды. Кто-то говорит, что все это испытания, ниспосланные тебе богом. Кто-то — что это наказание за проступки в прошлой жизни. Почему, как думаешь, большинство общепризнанных религий не одобряет суицид? Я не говорю, что ты должен удариться в ритуалы и песнопения всякие. Это явно не для тебя. Но людям, всем людям, включая тебя, иногда просто необходимо во что-то верить, чтобы жить. Так что тебе мешает поверить, что я жива, отбросив все свои логические доводы?

Она поставила его в тупик. Как ему на это ответить? Можно ли, вообще, что-то на это ответить? Он не знал, потому молча смотрел на нее, хлопая глазами.

— Обещаю… — Она коснулась своим лбом его лба и закрыла глаза, он повторил за ней. — Если ты поверишь, тебе станет легче. Я не говорю, что будет совсем не трудно, ты будешь по мне скучать так же сильно, как и раньше, но у тебя появятся силы и желание жить. И, как бы ты не старался, один теперь ты не останешься. К тебе ведь прилип этот двухметровый обалдуй. И про Аню с бабушкой забывать не стоит. И они ведь не единственные, кто о тебе переживает, правда? — Она отстранилась и, посмотрев на него, так широко и искренне улыбнулась, что он просто не мог не ответить ей тем же. — И самое главное: согласись, будет невероятно тупо помереть сейчас, если я все еще жива?

— Согласен, это будет совсем уж по-идиотски. Ладно, уговорила. Хоть я и не любитель верить во всякую чепуху, но ради тебя я готов. Обещаю верить в то, что ты жива, до того момента пока не отыщу твой труп.

— Так-то лучше, Лаэр! Сразу бы так.

— Хватит звать меня по фамилии. — Он, прищурившись, посмотрел на нее.

— А то что? — шутливо спросила она.

— Накажу.

— Да, накажи меня, мой господин. — Сказав это, она звонко засмеялась.

— Извращенка. — Он тоже не смог удержаться и засмеялся.

«26»

Себастьян не спускался вниз уже больше суток. Как бы ни хотелось Араки узнать, как он там, как бы он ни беспокоился, наверх он не забирался. Он сам толком не мог объяснить почему. Иногда ему в голову приходила мысль подняться, но он сразу отбрасывал ее как что-то постыдное. И пусть даже ему самому казалось это глупостью, он знал, пока белобрысый сам его туда не позовет, он ни в коем случае не поднимется наверх. И дело не в приличиях. Это его квартира, его дом, значит, ему решать, куда он может заходить, а куда нет. Потому шатался Араки только в пределах первого этажа.