А было так… Семидесятые: анфас и профиль

И дело не только в том, что, как мы уже заметили, при постоянном официальном росте экономики реальный дефицит рос куда стремительней этой самой экономики. Кстати, даже в официальных статистических данных было немало лукавства. Речь не только о прямых приписках, которых, как известно, тоже хватало. Были и другие – вполне официальные маленькие и большие хитрости. Прикрываясь тем, что теперь для предприятий главное не производство, а сбыт и доход, рост этого самого производства чего-либо считали в рублях. А цены-то, вопреки официальной пропаганде, потихоньку росли практически на все. Поднимали их двумя основными способами. Официально – с предварительным объявлением в прессе и на телевиденье периодически дорожало то, что с точки зрения государства не считалось «товарами первой необходимости». Например, ювелирные украшения, автомобили, табак, изделия из кожи и, конечно же, алкоголь. Такие события случались не часто, но вполне регулярно. Одновременно цены снижало на что-нибудь уж совсем не нужное, залеживающееся на прилавках. Но не только советская роскошь, но и все остальное, за исключение уж совсем простых продуктов, типа хлеба и молока, которые были главными для официальной идеологии товарами и которые всегда приводили в пример, чтобы подчеркнуть стабильность социализма, или, скажем – убогих войлочных ботинок, потихоньку дорожало. Выглядело это по-своему даже элегантно: вместо устаревшей модели обуви или пальто, магнитофона или проигрывателя появлялась новая – естественно дороже прежней. Вот и производство, измеренное в рублях, таким образом росло естественно всю дорогу. При этом товары могли лежать в магазинах не проданными. Люди-то хотели уже что-то получше, а не абы что. Даже, если за это абы что предприятию перечислили деньги, а значит – и таким же, как и все советским гражданам заплатили уже зарплаты и премии.

Среди многого, чего не было в СССР, как известно – и безработица. Этот очевидный факт стал один из главных и мощных идеологических столпов советского социализма. Сентенцию о полной занятости и «праве на труд», закрепленном в Конституции, повторяли всем советским гражданам, начиная уже с детсадовского возраста. Что уж говорить: ощущение стабильности, «незыблемости основ», уверенности в завтрашнем дне в советской жизни, конечно, были. Но выражалось это, в частности, и во фразе: «Я на каждом заборе требуюсь». Так насмешливо или зло говорили рабочие, поругавшись с начальством. И это – тоже сущая правда. У редкого предприятия не висели плакаты с объявлениями, начинающиеся со слова «требуются». В производственных картинах семидесятых ни раз показывали конфликты руководителей предприятий: один недоволен, что у него сманивают кадры. Речь в данном случае, конечно – о простых рабочих специальностях: слесарях, электриках, токарях, водителях. Но особых проблем с трудоустройством не было и у людей более сложных и престижных специальностей. Вечно не хватало врачей и любого медицинского персонала, учителей. Рядовой инженер и младший научный сотрудник тоже ни в коем случае не пропали бы. О наборе доцентов, профессоров и докторов наук на заборах, правда, не писали. Но в сфере науки действовали, вообще, свои – особые неписанные правила. Переходить их НИИ в НИИ специалистам, успевшим стать в своем институте более или менее заметными, тем более руководителями лабораторий и отделов, было не принято, без согласия не только «принимающей», но и «отпускающей» стороны. А если человек был еще и членом партии, то требовалось благословение и вездесущей партийной организации. Особенно это казалось НИИ системы Академии Наук. В этой – в известной мере привилегированной касте существовали свои законы, не позволяющие выносить сор из избы и уходить из НИИ со скандалом.

Семидесятые, вообще, резко трансформировали советскую науку, в частности – НИИ разрослись во всех смыслах. В иных институтах работали уже тысячи сотрудников, и атмосфера там была совсем не та, что в романтические и во многом идеалистические пятидесятые- шестидесятые. Тем не менее, некая аура избранности вокруг тех, кто там трудился, по-прежнему существовала. Впрочем, отношение к науке и сотрудникам НИИ в общественном сознании стремительно и резко менялось. Тем не менее, у моего отца – всего-то кандидата наук – физика, правда члена партии в середине семидесятых процесс перехода из одного института, где он проработал четверть века и, по сути, зашел в тупик в отношениях с начальством, в другой, по сути, ушло три года. Смешно, но для мирного урегулирования этого немудренного, казалось бы, действа где-то на нейтральной территории собирались заинтересованные стороны. Ну, прямо как переговоры Даллеса с Вольфом в «Семнадцати мгновениях»! Но все эти годы, несмотря на в общем-то конфликтную ситуацию, отец безработным не был. Он продолжал работать, получал все ту же твердую зарплату и, главное – точно знал, что не станет безработным никогда.