А было так… Семидесятые: анфас и профиль

И, в общем-то, сидящих в зрительном зале, в большинстве своем, это резкое, особенно если вспомнить романтический пафос фильмов шестидесятых, высказывание типичной советской героини отнюдь не шокировало. В тех – оттепельных картинах тоже, конечно, были тунеядцы и бездельники. Но они представали исключениями, даже в каком-то (путь и мягком) смысле отщепенцами. А теперь ведь в душе многие ощущали примерно тоже, что михалковская Нина из «Родни». На работе они тоже отбывали положенные часы без особого, мягко говоря, энтузиазма. Делали то, что необходимо, как говаривали тогда «от сих до сих». И, конечно, свято соблюдали трудовую дисциплину. В том смысле, что обеденное время – свято (помните у Ильфа и Петрова возмущенное: «Товарищ! Вы что не видите: я закусываю!»), а рабочее место покидали, как только позволял график – минуту в минуту. Кстати, в рабочем фольклоре той эпохи в последний рабочий час на вопрос: «Сколько времени?» часто отвечали: «Десять минут нашего!». Простенько, но очень характерно: рабочее время – их, то есть чужое – государственное, а вот после него наступает – свое, личное, индивидуальное – внегосударственное время.

И ведь героиня «Родни» говорит-то не о тяжелом и монотонном физическом труде, о ненависти к которому писал еще Варлаам Шаламов. Она – не укладывает шпалы, не дворник, не каменщик, не ткачиха. Нина толкует о вполне «интеллигентной» – конторской службе. К слову, работу на сборочном конвейере на заводе никто на всю жизнь и не планировал. Хотя в литературе и кино были попытки романтизировать даже и это дело. Высшим конвейерным счастьем становилось освоение ни одной, а нескольких операций, скажем, по сборке часов. Но даже в этой конструкции положительным примером, почти идеалом был, все-таки, мастер, дефилирующий вдоль конвейера, все контролирующий и всем помогающий. Правда, тяжелого, малоквалифицированного, неинтересного и бесперспективного с точки зрения профессионального роста труда, конечно, и без конвейеров в их классическом виде хватало. Но речь в данном случае не об этом. Такого труда везде и всегда, при любых экономических формациях, хватает. В отношении к труду в СССР семидесятых важную и главную роль играли совсем другие – не конвейерно-ненавистнические факторы, иные тренды.

Ну, например, советские люди – работники заводов и фабрик часто знали (и не могли не знать!), что их продукция в магазинах не пользуется спросом, вызывает у покупателей (таких же, в общем, как они сами, граждан) иронию, презрение, а иногда и просто уже и злость. Но социалистическая плановая экономика, сама по себе – просто по определению, не подразумевала конкуренции, как стимула, зато подразумевала выпуск миллионов ботинок, пальто и всего прочего для выполнения и даже перевыполнения плана. То есть, как говаривали в те времена «для галочки». Именно за это давали премии и иные блага, награждали орденами. А реальный сбыт советские предприятия фактически не волновал. Ведь в итоге, всю эту даже довольно посредственную, а иногда и просто плохую продукцию государствo оплачивало фактически не только до продажи, но еще и до поступления в торговую сеть. А там эту продукцию в итоге ведь тоже потихоньку разбирали за неимением иной. Куда деваться-то? Приличной продукции, тем более, особенно востребованной – импортной на всех не хватит. Как писал Бродский: «Там вдалеке завод дымит, гремит железом, не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым».

Конечно, можно было всего этого не замечать, руководствуясь постулатом: я – лично делаю свое дело добросовестно, честно, а остальное – от меня не зависит. Но все больше людей в душе прекрасно понимали, что такая логика всего лишь жалкое самоуспокоение. Тут в известной мере парадоксальным образом свою роль играло советское просветительство: граждане стали больше знать и понимать. Причем, не только про свою советскую жизнь, но и про заграничную. Ведь даже товары соцстран в СССР ценили выше собственных. Что уж говорить о капиталистических!