А что там в Брюгге?

— Благодарю, — Василиса взяла и этот листик, написав на нем название храма. — Но при чем тут «мост»? — она помахала очередным листочком.

— Все просто, детка, — расплылась в улыбке Александра Сергеевна, — и как я сразу не догадалась? Мост — это же Брюгге. Точнее, «брюгге» — в переводе с нидерландского, «мост». Это нас отсылает к тому, что говорили старушки. Город-мост помнишь?

— Действительно просто. — подзадорила ее Василиса. — Стоит только знать язык, на котором разговаривают целых три человека в мире.

— Но, но, но! — возразила Александра Сергеевна. — Не три. Несколько государств.

Василиса хмыкнула.

— И последнее, девочки, — вступил в их перепалку Лев Кириллович. — Именно в Брюгге в церкви Святой Богоматери, где висят гербы 30-ти учтивых рыцарей, была установлена в начале XVI века статуя работы Микеланджело, а именно Мария с младенцем. Мадонна Брюгге. Купец Ян ван Мускрун передал ее в дар церкви и городу. И! — Лев Кириллович вскочил, как человек, которого озарило. — И! Вот, что мне пришло в голову. Я убежден, что местью художника может быть только какое-то полотно, картина им написанная. Иначе не зачем было бы указывать, что обиженный именно художник. Обозначили бы просто: некий человек. Значит это неизвестное ранее полотно Рогира ван дер Вейдена, возможно обличающее обидчика и возможно, наконец, подписанное, художником. В любом случае, это фурор и открытие мирового масштаба.

— И это значит, что под мадонной спрятана картина? — Василиса обвела всех широко раскрытыми глазами и в восторге приложила руки к пылающим щекам. — Да? Скажите, что да!

— Получается, что так, — выдохнула Александра Сергеевна.

— Получается, — повторил за Александрой Сергеевной не менее пораженной своими же догадками Лев Кириллович. — А остальные листики, Василиса, можете просто убрать. Думаю, что «пламень» — это огненный храм, «ярость» можно отнести к отмщению, «Господь» — к храму господнему. То есть, это уже слова-дублеры, для дела не столь важные.

Все замолчали.

— И вот еще что, — прохаживаясь в своей странной манере по гостиной, задумчиво проговорил Лев Кириллович. — Странно, что я только сейчас это вспомнил. Портреты Изабеллы Бургундской и Филиппа Доброго парные, то есть, должны были писаться в одно время и одним человеком, но портрет герцогини — оригинал, а вот портрет Филиппа — копия с ранее утраченной картины.

— Аааа! Все сходится! — вскрикнула от восторга Василиса.

Баб Марта заворочалась и пробудилась.

— Под Мадонной портрет! Портрет! — вопила, не останавливаемая уже никем Василиса.

Старушка села на диване, потерла ладонями сонные глаза и, глядя на взволнованных окружавших ее людей, забормотала: «Ехать надо. Ох, ехать надо».

— А и впрямь, — заметила Александра Сергеевна. — Марфуша, ангел мой, не беспокойся. Скоро будете дома.

В прихожей случилось непредвиденное. Высокий, несуразно большой даже для этого просторного помещения Лев Кириллович надел кепку, повязал кашне и собирался надеть пальто, как из столовой, шелестя своими стоптанными валенками, шустро выкатилась Баб Марта, засеменила к гостю, споро всунула ему в руки кулечек и затараторила, уютно окая: «Худой какой. Кормить некому. Пусть поест. Хороший».

— Приняла, — кивнула в ее сторону Александра Сергеевна.

Василиса только удовлетворенно вздохнула. Какие они все чудесные!

***

Госвин, дорогой мой мальчик.

Я уже стар и немощен. Я не могу исполнить то, что обещал твоему деду, горячо мною любимому Роже. Заклинаю тебя, стань моим посланником. Посланником возмездия. Восстанови справедливость. Род за род. Позор за позор. Проклятие за проклятие.

Возможно, ты слышал легенду об обиде, которую мой алчный до чужого отец нанес твоему высокочтимому деду. Мне горестно от того, что я должен говорить с тобой об этом, но это мой долг. Я дал клятву.

Легенда не лжет. Дьявольская похотливость моего отца наложила печать позора на весь твой род. Твоя бабушка, не вынеся унижения, скончалась, оставив твоего отца сиротой, а своего супруга — моего благородного друга — глубоко несчастным человеком. Ты жил, не зная ни истории своего рода, ни своих корней.

Мне следовало давно выполнить обещание, данное твоему деду. Но я преступно и малодушно медлил. Тянул время, отодвигая тем самым то, что во имя правосудия должно было свершиться. В свое оправдание я могу сказать только то, что не мог, не хотел увидеть унижение, которое испытал бы мой сводный брат Карл, если бы месть осуществилась. Он был славным рыцарем и благочестивым мужем. Он не заслужил позора. Но и брат давно пал на поле брани, а я все медлил.

Отец мой в могиле. Бог покарал его за грехи. Положил ему уходить из этого мира тяжело и в сумеречном состоянии души. Уверен, что Всевышний оставил его. Но отец должен узнать, что человеческая кара его настигнет и спустя много лет. Он этого боялся при жизни и пусть вздрогнет после смерти.