А.П.Чехов: Pro et contra

Подобно тому, как герой «Верочки», несмотря на весь свой ум и образование, на все свои «статистики, книги, истины», пасует, теряется, делается смешным и жалким перед чувством влюбленной в него женщины, так в рассказе «Дома» проку­рор, «опытный правовед, полжизни упражняющийся во вся­кого рода пресечениях, предупреждениях и наказаниях», смущается, робеет и не знает, что ответить на самые, по-види­мому, незамысловатые детские вопросы своего маленького сына Сережи. Ребенку, уличенному в краже табака, любящий отец старается внушить незыблемость и святость принципа личной собственности. Но эта идея, которая с теоретической точки зрения кажется прокурору очевидной и непоколебимой, уничтожается самыми простыми детскими возражениями Се­режи, идущими не от разума, а от чувства. Прокурор, с стро­гой логичностью человека, привыкшего к юридическим фор­мулам, твердит мальчику «мое», «твое», а тот разрушает все его доводы одной ласковой улыбкой, одним порывом не развра­щенного предрассудками, естественного чувства: «Возьми, если хочешь! Ты, пожалуйста, папа, не стесняйся, бери! Эта желтенькая собачка, что у тебя на столе, моя, но ведь я ниче­го... Пусть себе стоит!» И прокурор пасует, смущается, чув­ствует свое бессилие перед какой-то высшей внутренней прав­дой, заключенной в словах ребенка. Конечно, в суде этому теоретику было бы гораздо легче разрешить «канальские воп­росы»; но в семье не то: для санкции тех государственных ос­нов, которые так неожиданно поколеблены Сережиным вос­клицанием: «Возьми, если хочешь, ты, пожалуйста, папа, не стесняйся, бери!» — и его вполне логичной ссылкой на «жел­тенькую собачку», прокурору нельзя здесь прибегнуть к юри­дическому формализму, и если не он, то, по крайней мере, читатель чувствует, что не узкая ограниченная правда житей­ского здравого смысла, а вечная, простая правда любви — на стороне Сережи. Та же полусознательная творческая идея или, скорее, излюбленный драматический мотив, настроение, кото­рое только очень несовершенно и грубо выражается афориз­мом: чувство шире и правдивее рефлексии, критической раз­лагающей способности, — неясными проблесками мелькает в рассказах «На суде»⁹, «Тайный советник», «Поцелуй» и во многих отдельных чертах, эпизодах, намеках, разбросанных по всем произведениям г-на Чехова.

Но в произведениях молодого беллетриста нет того, что при­нято у нас называть тенденцией. Чувство, одушевляющее их, не есть резко обозначенное политическое направление, а ско­рее, несколько неопределенная, расплывчатая, но задушевная, теплая гуманность, которая лучше всего формулируется в при­веденном мною раньше восклицании одного из героев: «В жиз­ни ничего нет дороже людей!» Можно ли обвинять писателя за это отсутствие сознательной намеренной тенденции, дает ли оно достаточное основание для признания его деятельности праздной, ничтожной или прямо развращающей, вредной для общества?