А.П.Чехов: Pro et contra

Окно всегда останется только окном, но оно может служить условным знаком переживания, не воплотимого до конца ни в один образ действительности. А новейшие полудекаденты («реальные символисты») — эти эпигоны символизма и реа­лизма — как бы нам говорят: «Окно не окно, но и не не окно». И творчество Чехова беспощадно уличает их и лживость, и се- рединность.

Но всего позорней заявления символистов о том, что симво­лизм исчерпан, когда у нас нет еще до сих пор ни одной строго разработанной теории и почти ни одного строго символическо­го произведения. Впереди сложная работа, требующая полной отдачи интеллектуальных, моральных и творческих сил. И братанье эпигонов символизма с реалистами означает лишь полное непонимание того времени, под которым они выступи­ли (я не хочу думать, что это шарлатанство).

Чехов исчерпал реализм. Мы, символисты, преклоняемся перед ним, мы не хотим возвращаться к тому, что исчерпано, потому что мы сознаем провиденциальность чеховского твор­чества. Мы готовы учиться у него, проверять себя им, даже смотреть на мир его глазами, — но смотреть вперед, в те облас­ти, куда ведут нас пути будущего.

Чехов занимает центральное положение между двумя боль­шими периодами развития. Он заканчивает собой XIX столе­тие, ставит отныне непереступаемую грань между реализмом и нами. И нам нет возврата к чистому реализму; поверхностный синтез обеих школ — надругательство над реализмом. Мы не хотим такого смешения, потому что мы уважаем реализм в его чистом виде и слишком ценим дорогую память А. П. Чехова.

1907

«ВИШНЕВЫЙ САД»

Воспроизводя действительность, художник-реалист сначала работает над самыми общими чертами ее, потом он становится фотографом действительности. Его зрение развивается. Он не довольствуется уже поверхностной рисовкой явления. Вслед за определенным и длительным он останавливается на неопре­деленном, мимолетном, из которого слагается всякая опре­деленность и длительность. Он воспроизводит тогда ткань мгновения. Оторванный момент становится целью воспроизве­дения. Жизнь в таком изображении — тонкая, кружевная ра­бота, почти сквозная. Сам по себе взятый момент жизни при углублении в него становится дверью в бесконечность. Он, как петля жизненного кружева, не есть нечто само по себе: он очерчивает выход к тому, что за ним. Бесконечна интенсив­ность переживания. Кружево жизни, состоящее из отдельных петель, становится рядом дверей в параллельные коридоры, ведущие к иному. Художник-реалист, оставаясь самим собой, невольно рисует вместе с поверхностью жизненной ткани и то, что открывается в глубине параллельных друг другу лабирин­тов мгновений. Все остается тем же в его изображении, но про­низанным иным. Он сам не подозревает, откуда говорит. Ска­жите такому художнику, что он проник в потустороннее, и он не поверит вам. Ведь он шел извне. Он изучал действитель­ность. Он не поверит, что изображаемая им действительность уже не действительность в известном смысле.

Жизненный механизм направляет русло переживаний не туда, куда мы стремимся, отдает нас во власть машин. Наша зависимость начинается с общих нам неведомых причин и кончается конками, телефонами, лифтами, расписанием поез­дов. Между нами все больше и больше образуется замкнутый, механический цикл, из которого все труднее вырваться. «А» убивает себя для «В», «В» для «С», но и «С», за которого «А» и «В» отдают себя, оставаясь нулями, вместо органически свя­занной переживаниями жизни, отдает себя «А», тоже превра­щаясь в нуль. Образуется машина бесцельного убийства душ.

Власть мгновений — естественный протест против механи­ческого строя жизни. Человек освободившийся углубляет слу­чайный момент освобождения, устремляя на него все силы души. При таких условиях человек научается все большее и большее видеть в мелочах. Мелочи жизни являются все боль­ше и больше проводниками Вечности. Так реализм непримет­но переходит в символизм.

Мгновения — это разноокрашенные стекла. Сквозь них мы смотрим в Вечность. Мы должны остановиться на одном стек­ле, иначе никогда мы отчетливо не разглядим того, что за слу­чайным. Все примелькается, и мы устанем смотреть куда бы то ни было. Но раз мы достаточно интенсивно пережили изве­стное мгновение, мы хотим повторения. Повторяя пережива­ние, мы углубляемся в него. Углубляясь, мы проходим раз­личные стадии. Известное мгновение становится для нас неожиданным выходом в мистицизм: обозначается наш внут­ренний путь и восстановляется цельность нашей душевной жизни. Побеждается изнутри механизм жизни, отдельные мгновения не имеют больше власти. Жизненное кружево, со­тканное из отдельных мгновений, исчезает, когда мы найдем выход к тому, что прежде сквозило за жизнью. Рассказывая о том, что видим, мы произвольно распоряжаемся материалом действительности.

Таков мистический символизм, обратный реалистическому символизму, передающему потустороннее в терминах окружа­ющей всех действительности.