А.П.Чехов: Pro et contra

И снова вспоминается, что Чехов был совсем одинок в жиз­ни. И это чувство одиночества было очень сильно, потому что оно проявлялось не только по отношению к людям, его окру­жающим, но и по отношению к его же собственным создани­ям, к тем многочисленным «персонажам», которые постоянно роились вокруг него. Он как бы и к ним «относился с одинако­вым вниманием и с одинаковым проникновенным любопыт­ством», но никому из них «не отдавал своего сердца вполне». В этом смысле он может считаться образцом объективного пи­сателя, резко и сознательно, умышленно, с намерением прово­дящего грань между собою и своими творениями. Так и кажет­ся, что он никогда не упивался и никогда «слезами не обливался над вымыслом» своим. Все эти личные, субъектив­ные эмоции он таил от всех и, тем более, от читателя. «Писать надо садиться тогда, когда чувствуешь себя холодным, как лед»⁷, — так учил он своих младших сотоварищей. Так, по крайней мере, писал он. Оттого и чувствуется всегда, что лич­ность автора, он сам, Чехов, остается где-то сокрытым, за рас­сказами. Своего рода подспудное течение: драма происходит внутри его самого, а жизнь течет своим чередом.

Вот его личные воззрения на процесс художественного твор­чества. Прежде всего о том, чего в них нет. За самыми объек­тивными произведениями искусства стоят наготове вопросы: откуда явился этот образ? Почему художник обратил на это внимание? Почему именно он увидел это и услышал, а не дру­гой, и т. п.? И мы неминуемо оказываемся у порога мира ин­дивидуального. Чехов спускает завесу над этим миром, и те приемы, о которых говорит и которым учит, есть, в сущности, тоже средства, как уплотнить эту завесу, сделать ее как можно более непроницаемой. Он явно подчеркивает ту первенствую­щую роль, какую играет в его творчестве сознание, «преднаме­ренность», «умысл». «Если отрицать в творчестве, — пишет он в одном письме к Суворину, — вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта; поэтому если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманно­го намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его су­масшедшим» ⁸.

Дальше он несколько точнее намечает эту роль — в каком направлении должна идти и идет работа сознания: «Из массы героев и полугероев берешь только одно лицо — жену или мужа — кладешь это лицо на фон и рисуешь только его, его и подчеркиваешь, а остальных разбрасываешь по фону, как мел­кую монету, и получается нечто вроде небесного свода: одна большая луна и вокруг нее масса очень маленьких звезд». По- видимому, мы имеем здесь дело с сознательным применением опыта — с выбором, анализом, созданием искусственных усло­вий, нужных для проявления той или другой черты, в лучшем случае одного какого-нибудь образа, — словом, как раз с теми приемами, которые граничат с научным творчеством и как последнее возможны только при намеренно холодном, искус­ственно незаинтересованном отношении. Так он сам творил и так он постоянно советовал молодым начинающим писателям.

Эти наставления об объективности, о холодности, о равно­душии вы находите очень часто в его письмах. «Главное, бере­гись личного элемента, — пишет он брату, — пьеса никуда не будет годиться, если все действующие лица будут похожи на тебя... И кому интересно знать мою и твою жизнь, мои и твои мысли? Людям давай людей, а не самого себя»⁹. То же и в письмах к И. Щеглову и к Авиловой. «Будьте холоднее, равно­душнее», — твердит он чуть ли не в каждом письме к ней. «Над рассказами можно и плакать и стенать, — пишет он ей однажды после настойчивых повторений о необходимости рав­нодушия, — можно страдать заодно со своими героями, но, по­лагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление» ¹⁰. Это его са­мое крепкое убеждение, и он неустанно его повторяет.

«Холоден он бывал только за работой, к которой он присту­пал всегда уже после того, как мысли и образы его будущего произведения становились ему совершенно ясны»,—так пи­шет о нем в своих воспоминаниях И. Бунин. То же самое под­черкивает и А. Куприн, но резче и характернее. Он приводит следующее изречение Чехова: «Глядеть нужно на вещи как бы с презрением сверху вниз — словом, стоять вне этих вещей». И не только вещей, но и людей. «Еще учил он, чтобы писатель оставался равнодушен к радостям и горестям своих героев» ¹¹.

Чехов очень рано стал задумываться над этим чувством — или, вернее, очень рано стал ощущать его роковые послед­ствия. Уже с конца восьмидесятых годов пошли жалобы на свое равнодушие, на холод, на недостаточно сильный интерес к жизни и даже к своим писаниям. И чем дальше — тем чаще и тревожнее.