…А родись счастливой

Уже целый месяц Люба приезжает утром на студию и домой возвращается только поздно вечером. Народ действительно валит к её креслу больше, чем к соседям, хотя там куда опытнее мастера – и гримёры, и стилисты. Жорик – вообще мастер причёсок. А Наташка такой макияж иногда наведёт – заглядишься. Но народ почему-то ждёт Любиных рук. Ну, понятно, Наташка грубовата. Всё у неё получается резко, словно сама никогда не испытала нежности. Закончит работу, помаду, тени бросит на столик, клиента хлопнет по плечу или по спине, мол, приехали, вылезай! А Жорик весь такой манерный и вечно какой-то мокрый. Всё у него потеет – руки, лицо, шея. Укладку сделает, и будто километр пробежал… К ним в работу садятся только если надо быстро подготовиться к студии, а Люба занята. Но интересно, Жорик с Наташкой на неё не злятся, даже довольны, что успевают передохнуть. А она – целый день, как белка. Устают, правда, только ноги: целый день на них. Иногда и присела бы, закончив работу, но человек не торопится подниматься из кресла: так на себя глянет и эдак, что-то поправит. И ведь не бросишь его, торчишь за спиной, смотришь, что ему не так? А он сидит и улыбается, и смотрит не столько на себя, сколько на неё. И надо тоже улыбаться. Вот так целый день и улыбайся. Скоро морщины появятся от улыбок. Но, слава богу, пока никто не пристаёт. Один только чумной попался. Ростиком с Митрича, на высоченной платформе, на голове взбитая копна выбеленных волос – весь какой-то кукольный и манерный, как Жорик. Слова так же тянет. И гнусавит слегка. Когда его привели в гримёрку, Жорик – к нему: «Слава, здравствуй! Как я рад вас видеть! Вы, как всегда! Гениально! Гениально! Прошу ко мне. Я буду счастлив!»

Слава петушком огляделся и, никак не ответив на Жорины всхлипы, прошёл к Любиному креслу. Она заканчивала укладку пожилому диктору, и хотела сразу сбегать в туалет. Но Слава сел в теплое ещё кресло, поставив рядом уклеенный картинками рундучок.

– Извините, я сейчас, – сказала она, встретившись с ним взглядом в зеркале, и хотела повернуться к выходу. Но он поймал её руку:

– От меня не ухо-одят!

– Я быстро. Мне надо…

– И мне надо быстро.

– Жорик, ну выручи! – попросила Люба коллегу и высвободила руку из цепкой лапки клиента.

Оторопело глядя на Любу, Жорик не двинулся с места.

– Наташа, может ты пока… Ей богу, я быстро.

– Она что у вас, ду-ура? – повернулся гость к Жорику. – Я к – ней, а она – от меня-я? Откуда она у вас?

– Из колхоза я! – ответила Люба и выбежала в коридор. «Господи, такая студия, а туалеты бог знает где! И что за чучело свалилось на мою голову!?»

Вернулась действительно быстро. Наташа, Жорик и гость сидели по своим местам.

– Извините, – сказала Люба, встав за своё кресло. – Вас для какой студии приготовить?

– Ты сама приготовься для моей студии, – ответил он ей в зеркало.

– Не поняла…

– Дура, что ли? Я приглашаю тебя в мой сало-он.

– Любочка, это – счастье – работать у Славы! – запел Жорик. – Оно даётся не каждому!

– Каждая даёт мне-е. А я беру только по вы-ыбору, – упёрся он в неё глазами.

– А я – только по любви! – не отвела она взгляда и повернула кресло к выходу.

– Дура! Нос мне припу-удри, чтобы не блестел на съёмке. – И развернул кресло обратно.

Люба нажала ногой на педаль, чтобы кресло поднялось выше, как она это делала при работе с детьми, потянулась за пудрой и бархоткой. Но клиент поднял на колени свой рундучок, и тот открылся с тихим, мелодичным перезвоном, подняв из бархатной глубины полочку с пудрой, тенями, набором кисточек и бархоток – одна миниатюрнее другой.

– Две штуки ба-аксов стоит. Не твоя метла! – отверг её бархотку гость.

– Я умею работать только своим инструментом. А ваш, по дурости, боюсь испортить, – в Наташкиной манере ответила Люба и так же резко опустила кресло.

– Вот дура колхо-озная! Ну, дура… Больше я никогда сюда не приду, и ты ответишь за это. – И ушёл, прихватив рундучок.

– Что ты делаешь, Любочка? Он сейчас нажалуется редактору. Редактор нажалуется Василию Семёновичу или сам прибежит сюда. Представляешь, что сейчас будет? – задыхался от волнения Жорик.

– Ну что же, я на пару минут в туалет не могла? И сразу – «Дура»?

– У Славы такая манера! Все это знают, – продолжал Жорик.

– Ну, а я – дура: не знала ни Славу, ни его манер. И что теперь?

– Он хотел взять тебя в свой салон. Это же счастье!

– Взять на пару раз, – вставила Наташка. – Мы ему помешали, он бы и здесь тебя взял, кобелёк тот ещё!

– Что ты такое говоришь, Натали? Он – гений!

Разговор прервал редактор. Вошел, сел к Любе в кресло, спросил:

– Вы чего со Зверевым сделали? Прибежал красный, как варёный, и сам теперь пудрится… Вы помягче с ним в другой раз, он всё-таки лицо нашей программы.

– Хорошо, – согласилась Люба. – Только в следующий раз отводите его к тёте Нине, пусть он её приглашает в свой салон.

Наташка хмыкнула:

– Она сама его задавит, как котёнка!

– Ой, Натали! Учитесь прощать слабости таким людям. Они – редки в наше время.

– Ну да! А мы – пыль вокзальная, нас навалом! – взвилась Наташка.

– Я этого не говорил, Натали…