…А родись счастливой

– Срочно дайте кто-нибудь соды! – крикнул он в толпу. – И уберите отсюда лишних людей! И мыло, есть тут где-нибудь мыло? Любое! Лучше хозяйственное.

Кто-то сунул врачу найденный в суматохе надорванный пакет.

– Вот, написано «сода»!

Врач глянул на пакет и отбросил его обратно:

– В штаны себе насыпь этого!

Хлопая сапогами по кафельному полу, прибыла бригада «скорой помощи». Любу посадили на кушетку. Она запрокинула голову, теряя на грудь и на колени опадающие волосы.

Два молоденьких милиционера притащили орущего во всё горло, брыкающегося пацанчика. Поставили перед Любой.

– Посмотрите: он?

Люба открыла глаза. На пацанчике не было кепки, резиновых перчаток и холщёвой сумки. Но были крупные карие глаза, залитые слезами и ужасом.

– Не знаю… Кажется… – И потеряла сознание.

Глава 39.

Белый-белый потолок. Белые-белые стены. Яркий жёлтый свет за белыми рамами окна, белый с жёлтыми пятнами бинт на руке. Белые халаты на людях, стоящих у кровати. Бесцветный огонь на лице и в спине…

– Душа моя, ты меня слышишь? – Это грубоватый голос Кольчугиной.

– Если водит глазами, значит слышит. Привет! – А это – Ефим.

– На два вопроса можете ответить, Любовь Андреевна? – Какой-то чужой голос.

– Я попробую… – Бесцветный огонь жжёт угол рта. – Зеркало… Зеркало есть? Дайте…

– Есть у тебя? Доктор, а ей сейчас можно видеть себя? – Это – Ефим.

– Думаю, ничего страшного… – Этот голос она уже где-то слышала.

– Это вам ничего, вы привыкли. Свет, есть у тебя какое-то зеркало? – Опять Ефим.

– Принесите наше… Давайте, я подержу. Вот так…

Жёлтый бинт закрывает лоб, щёку, подбородок. Много…

– Спасибо. Я так и знала… – И опять огонь жжёт рот, подбородок, лоб. Лучше не пробовать улыбаться…

– Любовь Андреевна, так это всё-таки был мальчишка? – Наклонилось к ней лицо мужчины с тонкими усиками.

– Мальчишка.

– Вот этот?

Фотография чуть расплывается в глазах. Надо бы прищуриться, но огонь жжёт всю левую сторону лица.

– Кажется…

– Он или кажется?

– Он… Кажется…

– На сегодня всё! Извините, завтра. – Рука в белом халате отодвигает в сторону все белые халаты, над которыми мерцают и расплываются лица Ефима, Кольчугиной, мужчины с тонкими усиками. Опять белый потолок, жёлтый свет. Летит к ней дымящаяся, остро пахнущая струя… Смеётся Серафима… Широко улыбается Сокольников… Зло сопит рыжий Степан, пытается поймать её широко распахнутыми руками… Кусает пухлые губы Ефим… Тишина. Серые сумерки ползут в белые рамы окна…

…Закрыв дверь палаты, пожилой завотделением ожогового центра, протирает платком очки, близорукими глазами смотрит на Шалого, слегка опустив голову, охватывает боковым зрением и остальных. Надо объясняться. Взрослые, вроде, люди, а будут сейчас задавать детские вопросы: «Доктор, это опасно?», «Сильно будет обезображено лицо?» А что им ответить? Рубить правду-матку? Нельзя надрывать людям нервы. Обнадёживать? Глупо в таком состоянии… Честно-то говоря, ожог обширный, местами высокой степени, но ведь бывало и хуже, тем не менее, люди выкарабкивались непредвиденно быстро. Здесь же, видимо, другая организация нервной системы. И понятно: была красавица, а что останется? Пересадки ещё никого не украсили…

– Ну, что я вам скажу? Конечно, рано мы допустили вас к больной… С другой стороны, увидеть близких… В общем, пересадка тканей прошла успешно. А дальше – будем надеяться… Извините, я должен… А вам можно будет приходить, только когда переведём в общую палату, – сказал доктор следователю. – Я и так нарушил всяческие правила, извините.

– А мне когда можно, доктор? – спросил Шалый.

– Тоже. Это касается всех.

– Скажите, а лицо у неё сильно пострадало? Она же у нас на экране…

– К счастью, нет. Но последствия налицо.

Доктор вздел крупные очки на нос, слегка поклонился окружившим его посетителям и пошёл навстречу торопящейся к нему по коридору медсестре.

Шалый положил руку на плечо следователю, приглашая того отойти чуть в сторону, спросил:

– А что пацан? Вы его допросили? Кто его так снарядил?

– Пацан нам известен. Вокзальный попрошайка, воришка. Балуется клеем. Пока валяет дурочку: крыс хотел разогнать, шприц нашёл во дворе ветиринарки, кислоту – там же. Кто послал поливать людей, молчит.

– Ну что, вы спросить не умеете?

– Малолетка. Ему одиннадцати ещё нет. На нём не разбежишься – прокурор голову отвернёт…

– Мне кажется, это дело рук Васи Рыжика. Он «советовал» признать первой красавицей Агату из «Жемчужины», а жюри не прислушалось к совету.

– Спросим. Но Вася – тот ещё! Ему бы уже не одна «вышка» светила, а он на Мерседесах ездит. Если только прямо угрожал… А за «совет» какой с него спрос? Или только, если пацан расколется. Но и там, наверно, будет десяток шестёрок между ними.

– Ладно, работайте. И держите в курсе. – Шалый отпустил следователя, подхватил под руку Кольчугину, как-то даже похудевшую со вчерашнего вечера.

– Ну, чего мать? Хорошо мы прославили город!.. У тебя уже есть отклики?

– Пока только с ленты. Экран вечером будем смотреть. Мне-то, что теперь делать? Такая дыра в сетке будет… И чем её затыкать каждую неделю? Люба, конечно, не скоро оклемается, да и как теперь будет смотреться…