А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

Роман Веры Галактионовой «На острове Буяне»[842] бальзамом пролился на души нынешних славянофилов и книгочеев из числа поклонников социальных утопий. Одну из них в 1970-е годы воссоздал Виктор Астафьев в «Царь-рыбе», а критик Валентин Курбатов на переиздание книги (Иркутск, 2003) откликнулся прекрасной статьей «Время жить и время умирать». Критик выявил антитезу характеров бескорыстного простеца Акима и философа своеволия Гоги. Рыбачий поселок Боганида исчез – «счастливая утопия, последний островок замысленной Богом целостной невинной жизни». Автор статьи расставил акценты: «…Всю Боганиду Аким теперь носил в себе». Народному типажу противостоит Гога Герцев – «нашей цивилизации дитя», который числит «людей и природу только как материал для удовлетворения его, Гогиных, нужд»[843]. Нельзя не согласиться с критиком, что Виктор Астафьев задолго до перестройки и реформ изобразил «предтечу» нынешнего поколения «победителей». Истоки Гогиной «философии своеволия, психологии умеренного негодяйства» Курбатов усматривает в персонажах романа Достоевского «Бесы». Все так. Но! В новейшей прозе антитеза Достоевского воплощается иначе – это не противостояние характеров (позитив и негатив), а противоборство высокого и низкого в одном и том же характере: поле битвы – душа человека.

О романах Юрия Полякова «Замыслил я побег»[844] и Петра Алешкина «Откровение Егора Анохина»[845] у меня опубликована статья «Сойдемся в круг, друзья»[846], повторю суть вкратце. Эти прозаики антитезу высокого-низкого выявляют у русского интеллигента (метания Башмакова в романе Полякова заканчиваются гибелью персонажа) и у крестьянского сына (Анохин в романе Алешкина обрывает свои душевные терзания убийством односельчанина). Наша смутная эпоха, как свидетельствует проза, отозвалась в психологии русского человека смутой же. Невозможно противопоставить положительного персонажа отрицательному, какими были у В. Астафьева Аким и Гога, так сказать, праведник и негодяй.

П. Алешкин осмысливает тамбовское восстание как стихийный социальный взрыв, обнаживший крестьянский характер, когда столкнулись большевистская доктрина и белогвардейская идеология. В романе «Откровение Егора Анохина» смоделирована генетическая клетка общества. Любовь двух персонажей к одной женщине, поповской дочери Настеньке соединяет сквозным сюжетным ходом антиподов (красного и белого) намертво. Сцепка проявила русский характер, увы, не с лучшей стороны; не соборность и любовь к ближнему показал П. Алешкин, а равнодушие и жестокость. Во время антоновского восстания крестьяне (с той и с другой стороны) уничтожали земляков, не жалели односельчан. Показывая это, современный прозаик льет воду на мельницу славянофилов, поскольку стремится пробудить у читателей извечное качество русских – добросердечие. В рассказе Владимира Еременко «Мечта дяди Вани»[847] суть характера дяди Вани – именно добросердечие.

Настроение и сомнения Егора Анохина присущи и герою повести Владимира Крупина «Прощай, Россия, встретимся в раю»[848]. Сюжет незамысловат, два старика в селе Никольском – автор и Костя – «разговоры разговаривают» и строят баню из материала, который собирается под рукой.

«– Сталин нужен! – говорит Костя. – И чтоб баб приковать цепями к плите, тогда выживем.

– Нет, Россию спасет Православие, – говорю я.

Так что мы с Костей по-разному смотрим на возможности спасения России».

Почему же спасать? Призадумается иной читатель и найдет в повести разъяснение, что после рыночных преобразований россияне оказались у разбитого корыта: «Государство правовое, а мы бесправны». «Но кто впереди в этом мире, – спрашивает Крупин в статье “Что общего у света с тьмой?” и отвечает там же. – Тот, кто ближе ко Христу… Православие…».[849]

У аспиранта Литературного института Александра Суворова «Рассказ опустившегося человека»[850] в рукописи назывался «Человек без паспорта»; очень точное было название.

Как-то, включив приемник, я услышала размышления о том, что христианская мораль пробуждает сострадание к слабому, а рыночная конкуренция формирует пренебрежение к неудачнику. Соборность у славянофилов как раз и обосновывалась христианской моралью.