Целый день мстительница в повести Распутина маялась возле прокуратуры, поджидая, когда привезут «злодея»; убедилась, что за его освобождение дают взятку и вот-вот отпустят на свободу, выстрелила из обреза и убила кавказца, который изнасиловал ее дочь Светку. Все же главный персонаж не Тамара Ивановна Воротникова; скорее – сын Иван, а может быть, – отец Иван, между которыми Тамара Ивановна связующее звено, передающее традицию. Мягкохарактерный муж Анатолий не защитник.
Какая же традиция передается от деда к внуку? Пассионарность. Законы природы, с которыми столкнулся бомж Серёгин на уровне «зоопланктона» (словечко Д. Галковского), действуют в нашем обществе на всех уровнях. Художник нашел опору в культуре, в нравственных законах, с ней связанных. Другой ответ увидел Валентин Распутин. В сцене чаепития (с коньяком) на кухне у Воротниковых беседуют Анатолий, предприниматель Демин и старик-бомж (люмпен-интеллигент). Спор завязался между Деминым и стариком, Анатолий только слушает.
«У меня цель – человеком остаться, – обосновывает свою позицию Демин. – …Что делается? Образ есть, а человека нету… Как молотилку такую запустили на скрытой тяге, и она заработала во всю мощь… Кому это надо? Как так может быть, что человеку надо, чтобы в нем не было человека? Может такое быть?».
Старик, отвечая предпринимателю, словно комментирует арифметические выкладки американцев: «Ишшякли. Были, шумели и вше вышли. Хоть Шталина зови, хоть Петра. Не поможет. Человек штарится, и народ штарится. Переливается в другой народ. Жакон природы».
«Да это же целая философия, философия прямо с помоек».
Демин отвергает не этногенез, а ложную трактовку – «философию прямо с помоек». Доказательство неисчерпанной пассионарности нашего народа Валентин Распутин подкрепляет образом подростка, который много размышляет и мужает. В финале сын Иван едет в родное село матери восстанавливать церковь. В повести нет противопоставления славянофильства и евразийства, скорее обоснован их союз. Семейство лесничего корнями связано с лесом, с природой; и оно же, выходит, восстанавливает церковь. Главная опора для возрождения России – православие и родная природа. Так прочитывается новая повесть Распутина.
В сущности Л. Бородин бьется над той же задачкой: какой союз расположить между традиционной верой в Бога (славянофильство) и новейшей натурфилософией (евразийство)? Соединительное «и»? Противительное «или»? Для районного олигарха Черпакова жизнь – «игра азартная». Умный хищник, настолько преуспел в игре, что вся экономика района держится на этом олигархе. Зато фермер Андрей Рудакин под влиянием советов Черпакова стал скопидомом и убийцей родного брата. «Отмазанный» от тюрьмы, Рудакин превратился в Андрюху-холуя.
Бородин вроде бы отвергает евразийство, что выражено в сюжете и в лирических отступлениях. Например: «Не знаю ничего правильнее дерева. И ведь не без чуда. Подойди к дереву, ладонью поскреби рядышком – земля, и в ней никакой жизни. Но из этой самой нежизненной земли и вырастает живущее дерево. Всем понятно – корни и прочее… Но где-то там, глубоко, самый тоненький корешок кончается и соприкасается с той же обыкновенной неживой землей. И как, объясните мне, неживое становится живым? И вовсе не нужно хождения людишек по воде и летаний по воздуху, потому что под каждым деревом и каждой травинкой чудо… Что дает ему жизнь роста? Как Господь Бог вершит бытие мира? Два эти вопроса для меня равны своей чудесностью. Не знаю! И это прекрасно!».
Читатель готов обеими руками подписаться под замечательным гимном во славу Господа Бога и забыть про всяких пассионариев с их этногенезами, тем более про «опассионаренного пня» Черпакова, но прозаик Бородин далеко не прост и не позволяет этого сделать. Бородин вообще-то по складу ума философ. Это сверху в его прозе яркие пёрышки, но под образами-пуховичками крутятся тяжелые жернова логики. В финале читателя заставляют взглянуть на пруд, который соорудил незадавшийся фермер Андрей Рудакин, чтобы рыбу ведром черпать и деньгу зашибать. Рыба и впрямь завелась, сидят на бережку его односельчане и ловят рыбку, потому что пруд стал их коллективным достоянием, как и всё в природе.
Пораскинет читатель мозгами, и то верно: пути Господни неисповедимы. Может быть, эту азартную игру природных сил и замыслил Бог, а люди назвали «перестройкой», «реформами»? Может быть, славянофильство и евразийство дополняют друг друга, уравновешивая что-то в миросозерцании русского человека? Произнесет критик вслед за читателем. В самом деле, неизвестно еще, как реформы повернутся и во что выльются. И кто будет сидеть с удочкой на бережку.
А. Н. Долгенко
Философско-эстетическое наследие А. С. Хомякова и эволюция русского декаданса