Читаем А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2 полностью

Подавляющее большинство русских декадентов сделали шаг к обретению Бога уже в начале ХХ века. Трансформации декадентского индивидуализма стали началом преодоления декаданса. Отношение к индивидуализму, который в свое время объединил декадентов, обусловило расхождение между ними. Уязвимость декадентского индивидуализма заключалась в том, что он «был понят в основном “как интеллектуальное донжуанство” и декаданс охватывал все в мимолетности самодовлеющих “мигов”, в самоценных и своеначальных “мгновенностях”. Индивидуализм декадентства был непрочен, как всякий чисто эстетический индивидуализм»[861]. На смену декадентскому приходит соборный индивидуализм.

На формирование концепции соборного индивидуализма, знаменовавшего переход авангарда русской художественной культуры с позиций декаданса на позиции символизма, определяющее воздействие оказало учение А. С. Хомякова о соборности, для которого соборность означает сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к Богу и его истине и взаимной любви ко всем, кто любит Бога. Для концепции соборного индивидуализма наиболее важным было то, что Хомяков выдвинул на первый план неразрывную связь между любовью и свободой, которую мы находим в христианстве. Будучи религией любви христианство является и религией свободы.

В завершенном виде декадентская трансформация хомяковского принципа соборности в концепцию соборного индивидуализма представлена в одноименном труде Модеста Гофмана[862], в начале ХХ века близкого к символистам молодого историка литературы, а впоследствии известного пушкиниста. Автор утверждает, что соборный индивидуализм способен восстановить связь между обособившимися друг от друга индивидуумами, потерявшими живое восприятие «последней реальности – тела Христова, утверждающего индивидуальность». Соборный индивидуализм в отличие от декадентского интересуется не индивидуальностью «я», а индивидуальностью всех. Для утверждения идеи свободы личности декаданс провозглашает уход от действительности, отрешенность; соборный индивидуализм также призывает к уходу, но к уходу «не в пустыни и не в дубравы, а в хороводы»[863]. Тем самым последний стремится сочетать прямо противоположные устремления личности – индивидуализм и всеединство.

Кризис декадентского индивидуализма обнаружил полную несостоятельность его солипсической эстетики. Соборный индивидуализм как эстетическая система был призван обосновать создание искусства нового типа – искусства соборного. Возможности и средства к его созданию усматривались в самой истории искусства. С самых первых шагов искусство отличалось большой содержательностью, которая была обусловлена тем, что творил не один человек, а весь народ. Этот факт, в представлении М. Гофмана, указывал на два обстоятельства. Первое заключалось в том, что искусство вовсе не должно быть исключительно индивидуальным, уединенным, да и не может быть, потому что произведение искусства, понятное и дорогое только одному человеку и никому больше, не может считаться произведением искусства. Второе указывает на то, что соборное искусство гораздо значительнее, выше, содержательнее индивидуального[864]. Однако глубина содержания совсем не должна исключать внимание к форме. Индивидуальное искусство было озабочено главным образом созданием и развитием формы, стиля. Чем дальше уходило оно от народа, тем становилось ему все менее и менее понятным. Чем более развивалось индивидуальное искусство профессиональных художников, тем более совершенствовалась форма, стиль. Искусство русского декаданса достигло высочайшего развития стиля, однако вместе с тем это искусство является и самым уединенным, самым обособленным. Декаданс, таким образом, все более приближал то время, когда поэт, художник останется совершенно один, а это – время смерти искусства.

Эстетический идеал соборного индивидуализма знаменует отказ от декаданса, но отнюдь не утверждение символизма. Русская литература, «в своем нравственном горении, быть может, единственная христианская литература нового времени, – писал Г. П. Федотов, – кончается с Чеховым и декадентами, как русская интеллигенция кончается с Лениным»[865]. В этом отношении русский символизм представляет собой попытку создания литературы неохристианской. Но попытку неудачную. Причина этой неудачи не только в мощном разнообразии модернистских альтернатив, но и в том, что стало определяющим принципом эстетики символизма – в абсолютизации символа.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Практика Карма-Йоги
Практика Карма-Йоги

Эта книга состоит из восьми частей. Первая часть посвящена йоге служения. Во второй части речь идет о вселенских законах. В третьей части рассказывается о том, что такое свадхарма. Повелевать Природой путем правильного осуществления пурушартхи (свободы воли) ― тема четвертой части книги. "Карма и реинкарнация" — так называется ее пятая часть. Здесь описаны различные виды кармы. В шестой части книги говорится, что начинающие духовные искатели должны уметь сочетать работу и медитацию. Седьмая часть книги называется "Карма-йога в Бхагавад-гите". В восьмой части предлагается несколько поучительных и вдохновляющих историй, которые показывают, как на практике применять все изложенное в этой книге. В приложении к книге — руководство по ведению духовного дневника, который очень помогает в практике карма-йоги, а также словарь санскритских терминов.

Свами Шивананда Сарасвати

Религия, религиозная литература
Афонские рассказы
Афонские рассказы

«Вообще-то к жизни трудно привыкнуть. Можно привыкнуть к порядку и беспорядку, к счастью и страданию, к монашеству и браку, ко множеству вещей и их отсутствию, к плохим и хорошим людям, к роскоши и простоте, к праведности и нечестивости, к молитве и празднословию, к добру и ко злу. Короче говоря, человек такое существо, что привыкает буквально ко всему, кроме самой жизни».В непринужденной манере, лишенной елея и поучений, Сергей Сенькин, не понаслышке знающий, чем живут монахи и подвижники, рассказывает о «своем» Афоне. Об этой уникальной «монашеской республике», некоем сообществе святых и праведников, нерадивых монахов, паломников, рабочих, праздношатающихся верхоглядов и ищущих истину, добровольных нищих и даже воров и преступников, которое открывается с неожиданной стороны и оставляет по прочтении светлое чувство сопричастности древней и глубокой монашеской традиции.Наполненная любовью и тонким знанием быта святогорцев, книга будет интересна и воцерковленному читателю, и только начинающему интересоваться православием неофиту.

Станислав Леонидович Сенькин

Проза / Религия, религиозная литература / Проза прочее