А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

С точки зрения соборного индивидуализма абсолютизация, гипостазирование символа – это обожествление формы, эстетический фетишизм. Этим фетишизмом и объясняются неудачи символизма как нового религиозного творчества. Если живой символ дает богатое рождение и развитие мифа, то гипостазирование символа дает смерть и вырождение мифотворчества, теургии[866]. В конечном счете неудачи русского символизма были предопределены тем, что целью творческого познания является не человек, а абсолютный символ. Соборный индивидуализм же твердо стоит на позиции А. С. Хомякова, утверждавшего, что именно человек является целью мироздания, именно он удерживает мироздание в гармонии, осуществляя закон любви.

Философско-эстетическое наследие Хомякова оказало существенное влияние на трансформацию декадентских идей в русской литературе и культуре рубежа XIX—ХХ веков, противопоставляя эстетический идеал цельности декадентской установке на противоречивость. Это лишний раз подтверждает провиденциализм А. С. Хомякова и убеждает в том, что его философско-эстетическая концепция воплощает в себе тот цельный метод постижения Истины, начало которому было положено Платоном и митрополитом Иларионом.

С. А. Шульц Хомяковский интертекст в стихотворении Б. Л. Пастернака «Ожившая фреска»

Одно из самых мистичных произведений Бориса Пастернака, предваряющее переход поэта к творчеству «неслыханной простоты» и тесно соотнесенное с христианской топикой цикла «Стихотворения Юрия Живаго», – стихотворение «Ожившая фреска» (1944). В нем судьба участника Сталинградской битвы (его конкретным прототипом послужила фигура генерала Гуртьева[867]) проецируется на оживающий в неожиданно воскресшей связи времен храмовый живописный образ архистратига через неожиданное воспоминание, мистический «анамнезис»:

Когда урывками, меж схваток,
Он под огнем своих проведывал,
Необъяснимый отпечаток
Привычности его преследовал.[868]

Воспоминания героя о детском посещении монастыря приводят к появлению ключевого образа произведения:

А дальше в конном поединке
Сиял над змеем лик Георгия.

Все стихотворение построено на серии круговых взаимоотражений событий различных эпох, реальностей и по своему духовно-религиозному статусу. Это и война, и детство героя, и агиология его архетипа – святого Георгия, и далекое прошлое, и будущее России. Эмблема Русского государства[869], символ победы над монголо-татарами и, после статуи Фальконе, символ обуздания темной стихии, сил хаоса венценосцем-просветителем, лик Георгия Победоносца, который несет в данном случае функцию взаимопоглощения фактической реальности религиозно-эстетическим началом.

После цепи символико-мифологических уподоблений событий настоящего и прошедшего стихотворение завершается полным сближением участника Сталинградской битвы с его иконописным архетипом, вплоть до неразличения:

Он перешел земли границы,
И будущность, как ширь небесная,
Уже бушует, а не снится,
Приблизившаяся, чудесная.

«Будущность» раскрывается через припоминание прошлого, настоящее становится лишь мостом для этого историального взаимоперехода.

Самый неожиданный ход поэтической мысли в этой строфе вызван столько же почти полным «оживлением» фрески, итожащим развитие сюжета стихотворения, сколько и образом героя, переходящего «земли границы», – границы того, что, казалось бы, не должно иметь никаких пределов. Ср. евангельское: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5, 5). В контексте стихотворения эта метафора, единственная в своем роде, несет природно-космическое значение: земля здесь контрастна данному в начале произведения образу неба и составляет вместе с ним единую пространственную линию вертикали смысла. Вместе с тем финал семантически амбивалентен: оживающая фреска – в духе романтических представлений о реализации изображения, в духе средневековой иконологии – столько же распахивает себя навстречу новой реальности, сколько и вбирает эту последнюю в себя, так что онтологические зеркала высшего дуxoвного смысла множатся и отражают друг друга.

Рассматриваемая метафора открывает, однако, и отдельную семантическую перспективу: «земля» может восприниматься в значении страны, Родины, в соответствии с более архаическим словоупотреблением, следы которого заметны, например, у Гоголя: «Но Россия такая чудная земля»[870] или «Сицилия, – хорошая это земля Сицилия?».[871]