А за окном – человечество…

Встреча была назначена в безымянном скверике возле дома-музея поэта Ивана Саввича Никитина: место достаточно укромное для города-миллионника, в котором в определённые дни сходились торговцы старыми книгами, похожие в своей настырной пристрастности к такому странному делу в стране, практически переставшей читать, на секту неких таинственных заговорщиков. В любом случае, наплыва покупателей здесь не обнаруживалось. Чаще всего воронежцы наведывались в скверик к этим угрюмым и молчаливым книжникам с каким-то интеллектуально-ностальгическим томлением, желая окунуться в атмосферу книг, которые они когда-то так любили читать в эсэсэровском детстве.

Как особая здешняя достопримечательность, был известен среди них некий продавец лет шестидесяти, Коля, одетый как бомж, живущий возле помойки элитного дома. То есть одетого в весьма благородный прикид, но явно с чужого плеча. То весной или осенью кожаный американский плащ до щиколоток, то зимой матёрая увесистая дублёнка, в которой можно спрятать три таких дробных букиниста. Иногда на Коле можно было даже заметить некоторые пусть и весьма благородные вещицы и аксессуары, но очень даже женской направленности, хотя и без претензий на тот же трансвестизм с фетишистской подоплёкой. Одним словом, то Коля придёт с медово-янтарными бусами на груди, то с дамской моднючей сумочкой или напялит шляпку-клош, то бишь «колокол», из бардового фетра с черной розой, нависавшую ему по самые глаза – из реестра вернувшейся через сто лет моды двадцатых прошлого века.

Однако истинная особенность шестидесятилетнего Коли не в том являлась. Была она против уровня таких его способов самовыражения на порядок выше и поднималась чуть ли не до социальных высот, однако всё же благородно-тонко удерживаясь от болезненной язвы диссидентства.

Одним словом, если некий странствующий покупатель на этих завораживающих развалах Колю только словом одним единственным «зацепит», так тот ему тут же с лихорадочной торопливостью, почти отчаянно, но не без возвышенного романтизма возьмёт да и признается, что он самый что ни на есть тайный родной брат Владимира Путина. Некоторые воронежцы именно из-за него сюда нет-нет да и заворачивают, притянутые этой заковыристой провинциальной тайной, а там, за разговором с близким родственником президента страны, смотришь и прикупят себе у него какую-нибудь книжицу с вывертом – то ли томик «Античной философии» Асмуса, то ли Макиавелли «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» или те же «Опыты» Монтеня. Как-то неловко будет уйти, ничем не отоварясь у Коли. А завелись такие самодеятельные и не очень как-то опрятные букинисты в Воронеже более чем давно. По крайней мере, посещать их развалы наладился Кирилл ещё подростком. Но задолго до того они загадочно, почти криминально назывались «чёрным» рынком и располагались в лесном пригороде. И его тогдашние посетители почему-то невольно чувствовали себя чуть ли не тайными борцами с коммунистическим режимом или, более того, заговорщиками сродни народовольцам-бомбистам, только функции взрывных снарядов играли недоступные советским читающим массам в книжных магазинах произведения Дюма-папы, Джеймс Джойса, Станислава Лема, Марселя Пруста, Джона Апдайка, Альбера Камю и иже с ними. Потом эти развалы зачитанных книг, одинаково пахнущих старыми мрачными «сталинками» и «хрущёвками», не помнящими ремонта, а то и обычного дежурного мытья полов, по мере так называемой демократизации нашей страны, перебрались на центральные воронежские улицы, странствуя по ним год от года, пока не осели на перекрёстке улиц Карла Маркса и Никитинской, напротив лютеранской кирхи.

В свой сюда недавний заход, днями буквально, Кирилл приобрёл у «брата» Владимира Владимировича неувядающую крутизну двадцатилетней давности – книгу Эриха Гамма «Приёмы объектно-ориентированного проектирования. Паттерны проектирования».

В назначенный час утончённая, робкая и романтичная Ефросинья отчаянно ступила в это особое логово букинистов, похожее на мрачное капище книжных идолов. Она словно сошла в Книжный ад, по дороге в который роль Верлигия явно предназначалась Кириллу.

В любом случае, эта их здешняя встреча была одним из самых энигматичных свиданий в мире. Почти мистическим, почти сакральным.

Ефросинья пришла на свидание – рыдая, взахлёб. Она принесла свои яркие и чуть ли не звонкие девичьи слёзы в это паранормальное место, где не исключены в полнолуние огненные костровые жертвоприношения более не пользующихся спросом произведений. Она плакала на ходу, что придавало её слезам особо волнующий вид. Это были быстротекущие, мечущиеся слёзы. Они пропитали всё лицо Ефросиньи и, более того, стеклянными золотистыми искрами разлетались во все стороны, отсвечивая зыбкое осеннее сияние взвихренного ливня обильных листьев, – янтарно-кленовых и кофейно-каштановых.