А за окном – человечество…

Длинный матёрый дубовый стол, разрезавший напополам зальную комнату, был изысканно уставлен поварскими ретро-шедеврами: лаково-смуглый холодный поросёнок с хреном, тонкомордая шипастная осетрина с морковью и солёными огурцами и так далее в том же духе. Вся эта празднично-кулинарная архитектура была явно заимствована с обложки магического бессмертного фолианта «О вкусной и здоровой пище» с предисловием товарища Иосифа Сталина, которая, как известно, скоро век как есть заветная библия истинных гурманов, с помощью которой можно хотя бы вприглядку совершить самое страстное аппетитное путешествие в ныне забытые россиянами чревоугоднические пространства.

Ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограниченны, разум слаб, жизнь коротка (Анаксагор из Клазомен).

Кирилл напрягся: судорожно, почти до задыха.

За пределами здешней настольной гастрономической Вселенной образца 1953 года в самой дальней и тёмной части зала оцепенело стояло некое массивное масштабное сооружение, потаённо блиставшее золочёными царственными грядушками, многоцветными шелками и накрытое огромным абажуром, который словно только что прибыл сюда из поднебесья, исполнив роль некоего парашюта, правда, не без помощи весёлых розовых ангелочков из племени амуров с не знающими промаха стрелами.

– Это наша с тобой брачная кровать, милый Кирюша… – глухо проговорила Прасковья Аполлинарьевна. – Она ждёт. Она такая шалунья.

Прасковья Аполлинарьевна глубоко, чуть ли не с клёкотом вздохнула.

– Да, в женщине, как в книге, мудрость есть.

Понять способен смысл её великий

Лишь грамотный.

И не сердись на книгу,

Коль неуч не сумел её прочесть.

Правда, последнюю строку Кирилл не слышал. Он уже бежал к выходу. Вернее, нёсся. При всём при том Кирилл не умел бегать. Какой может быть бегун из человека, который все молодые годы провёл за компьютером и экраном айфона. Однако сейчас Кирилл бежал хорошо, то есть достаточно быстро и вёртко. Как второе дыхание открылось в нём. И оно было сейчас ему особенно необходимо и спасительно полезно.

Оказалось, что Прасковья Аполлинарьевна умеет бегать нисколько не хуже Кирилла. А её инкрустированная тросточка с серебряной головой оскалившегося грифона на рукоятке оказалась в этом деле отличной помошницей.

Убыстряя прыжок за прыжком по щербатым ступеням железобетонной лестницы, Прасковья Аполлинарьевна уже явно достигала Кирилла. Умудряясь на бегу глухо, чувственно, но в то же время достаточно угрожающе взрыкивать.

У подъездной двери, защищённой домофоном, она хватко притиснула его.

– Вернись, сволочь… – пышно дохнула в лицо плотным ароматом явно неподдельного шотландского виски Макаллан. – У тебя всё будет! Всё…

– Нет… – прохрипел Кирилл, как можно вежливее отжимая от себя аккуратную старческую головку Прасковьи Аполлинарьевны, пышно пахнущую некоей эксклюзивной туалетной водой. Она же тряслась от напряжения, рьяно норовя то ли поцеловать, то ли укусить его. Может быть, даже до крови.

– Вампирша! – по-детски обиженным голосом вскрикнул Кирилл и вдруг навзничь выпал на присыпанную пуховым снегом площадку перед подъездом. Возможно, он надавил спиной или затылком кнопку, отпирающую здешний замок.

Кручёная-верченая позёмка с любопытством ёрзнула по нему и на прощание надавала Кириллу снежных пощёчин.

«Бред сивой кобылы…» – мрачно подумал Кирилл, медленно, тупо поднимаясь.

При всём при том ему вдруг стало как-то даже жаль Прасковью Аполлинарьевну, которая сейчас муторно плакала за металлической бронёй захлопнувшейся двери.

– Нажрался, дружок! – счастливо хихикнул какой-то мелкий, юркий старичок в ковбойской шляпе не по сезону и расклешённых джинсах.

«Все вещи были вперемешку, затем пришёл Разум и их упорядочил» (Анаксагор из Клазомен).

Кирилл почти побежал. И как-то с подскоком, словно перепрыгивая через зигзаги позёмки, норовившей поставить ему подножку.

У поворота он вдруг как-то нырком, нервно, лихорадочно обернулся. Нет, вовсе не вздыбившийся Медный всадник померещился ему за спиной на воронежских улицах, дымящихся снежными вихрями. И не отчаянно бегущая вослед чувственно распалённая Прасковья Аполлинарьевна.

С рекламного баннера, озарённого густой матовой подсветкой, на Кирилла наивно и как-то беззащитно смотрело девичье лицо, ненавязчиво, аккуратно предлагая интимные товары секс-шопа «Клеопатра». Лицо напомнило Ефросинью.

Секс-шоп был в шаговой доступности. Какой-то неказистый магазинчик в полутёмном сарайчике, наспех обшитом пластиком под светлую архангельскую берёзу. Входная дверь отвисла накосо. В целом же эта особая торговая точка создавала ощущение некоей глухой таинственности, подполья, места, где мрачно нагущаются порочные флюиды.

Кирилл ещё раз оглянулся на рекламную Ефросинью, и вошёл в заведение. Вернее, как бы протиснулся, несколько боком, – чуть ли не брезгливо.