А за окном – человечество…

В сумочке Веры – ворох рецептов: от кардиолога, донельзя взволнованного планетарными масштабами смертности от инфарктов, далее – от подслеповатого офтальмолога («глазника», если по-людски), до слёз озабоченного тем, что Вере будто бы угрожает приближающаяся химера со страшным именем «катаракта» и, наконец, суровое направление от дерматолога, бдительного как сотрудник былого КГБ, – на удаление онкоопасной родинки на спине. Для меня до сих пор сия, словно на миг присевшая под левой лопаткой Веры чёрно-красная «божья коровка», была милым телесным украшением. Я всегда мечтал, чтобы Вера обзавелась «на выход» платьем с глубоким вырезом на её по-девичьи красивой спине. Реализацию мечты останавливал один убедительный аргумент. И вовсе не поголовная бедность российских литераторов. Даже действующих. Просто нам некуда было выходить в свет. Везде, куда наши отцы и матери старательно, с тщательным доглядом выбирали в пронафталиненных глубинах своих солидных гардеробов всё самое лучшее, ныне втёрся дерзкий стиль дырявых джинсов.

– Кажется, отделались?! – словно бы виновато улыбнулась Вера.

– Малой кровью… – поморщился я, всё ещё помня выражение ужаса на лице врача, когда та увидела в карточке Веры, что она до сих пор целых десять лет пропускала ежегодные осмотры.

Спускаясь по ступенькам в густоту аромата дубовых листьев, я и Вера, несмотря на повышенный градус приязненной благосклонности к нам сотрудников клиники, всё-таки напоминали людей, впервые принявших участие в марафонском забеге.

– У меня такое ощущение, что когда мы придём домой, окажется, будто никакой поликлиники сегодня не было… И никакого звонка от Большова… – сдержанно улыбнулась Вера. – Просто мы проснулись в полдень на нашей запущенной даче, разбуженные чьей-то неутомимой газонокосилкой…

Ощущение, что окружающая действительность существует лишь в тот момент, пока вы на неё смотрите, посещало даже великого Эйнштейна.

– Неплохо бы… – откашлялся я. – Но куда деть все эти твои рецепты, выписки и анализы?

– Выбросить! – почти радостно вскрикнула Вера. Кажется, она была готова исполнить это немедленно.

– И с лёгкой душой занырнуть в отпуск!

«Всё-таки так замечательно, что она есть в моей жизни…» – машинально подумал я.

И мы поехали на дачу. Почти с отпускным настроением. В общем, нам реально хотелось пробудиться завтра как бы в ином, новом мире. И это вполне возможно, если открыть глаза в минуту аккуратного восхода Солнца под флейтовый высвист фосфорической иволги – «фитиу-лиу». И ощутить полные лёгкие того необычного воздуха, когда в двухстах метрах от вашего домика под высокой горой напряжённо струится стремительный, молодцевато неукротимый бодрый Дон. Седьмой час. Солнце неяркое, но жидко-блескучее, словно огонь в нём только закипает. С крыши на окна нависают густыми потёками кудри винной «изабеллы»: от этого в комнатах воздух зыбко-зелен, словно ты находишься на дне замшелого аквариума.

А ни с чем несравнимая радость выйти на деревянное, уже смолисто пахнущее разогретыми сосновыми досками деревянное пружинистое крыльцо? Да тотчас броситься, как в реку, в одичавший малинник, который словно только что как из ведра окатили густой, стылой росой, слащаво пахнущей зелёными клопами-щитниками. И с мальчишеским азартом рвать ягоду зубами прямо с ветки, измазав свою счастливую физиономию весёлым алым соком. А над тобой низко, царственно проплывёт на слепящем фоне солнечного диска парочка экзотических удодов. Сбоку эти достаточно крупные птицы похожи на гигантских черно-белых бабочек с веерными хохолками и шпажками длинных клювов – прибыли покрасоваться в Черноземье прямиком из тропиков. Они вызывают у здешних дачников такое восторженное удивление, что удоды, кажется, испытывают некоторую неловкость и избегают долго сидеть на облюбованных ими проводах возле нашей дачи.

По законам квантового поля самое главное в природе – акт наблюдения. Когда он происходит, мир из волновой запутанности, бурления смиренно превращается в мир материальных объектов.

По дороге на дачу мне вспомнилась моя поездка за вдохновением на Смоленщину в далёком тысяча девятьсот шестьдесят девятом. Я учился тогда на заочном факультете журналистики. И вот после летней сессии зазвал меня к себе на родину в далёкое смоленское село Мужицкое Духовщинского района мой однокурсник Славка Терехов, тамошний фельдшер. От Смоленска, куда мы прибыли поездом, до его вотчины почти сорок километров. Был выходной, автобусы к ним не ездили. Зато я по дороге познакомился с грозой, какой по ярости потом во всю жизнь не видывал. Молнии били со всех сторон сразу. Как исполняли в нашу честь некий ритуальный огненный танец. Будто от перенапряжения, всё небо покрылось густой сеткой их набухших сине-розовых вен, в которых судорожно пульсировала дикая электрическая кровь.