Читаем А за окном – человечество… полностью

– Ты что?.. – охнула Вера. – Я Лёнечку на вот этих руках столько раз нянчила…

…Когда гроб с Леонидом забирали из морга, я не мог не заметить, что тут, как нигде, всюду густыми парковыми рядами празднично сияют тяжело-красные розы, словно в пику здешней вездесущей смертной ауры. А ещё, пока мы оформляли необходимые документы в иной мир, я обратил внимание, что в этом здании на всех офисных дверях такие же ручки, как и на здешних гробах. Очень хорошие литые ручки, удобные и надёжные…

По дороге к храму у моей «копейки» вдруг спустило колесо, а запаски у меня никогда не было. Я был готов нести машину на себе вместе с Верой.

Тем не менее, мы бросили наш старенький «Жигуль», даже забыв закрыть двери, и помчались дальше на такси.

Я похоронил столько близких и не очень людей, что не мог не обратить внимание на одну особенность – смерть всегда как бы ставит на лицах ушедших от нас печать качества прожитой ими жизни. Словно некое ОТК. Та самая служба на предприятии, которая осуществляет контроль качества выпускаемой продукции: брак, третий сорт, второй, первый, высший, наивысший…

В большом смертельно-торжественном гробу лежал красивый молодой человек с таким выражением лица, словно его срочно отозвали из командировки на Землю для участия в решении какого-то ни мало, ни много Вселенского вопроса.

Когда мы вшестером несли гроб с Леонидом по кладбищенской глухой тропинке, на каждом шагу попадались в тесноте под ноги ржавые венки, куски мраморных плит и вездесущие пластиковые бутылки. Чтобы не упасть, нам приходилось изворачиваться, словно Лаокоону с его сыновьями от напавшей змеи. Гроб нырял, как опустевшая лодка на штормовых волнах.

Эпитафии на кладбищенских могильных камнях читаются как эпиграфы к прожитой жизни.

Я на какое-то время потерял Веру из виду.

И заметил её вновь, когда уже были совершены все те мистические кладбищенские ритуалы вроде обязательного извлечения из гроба живых цветов, сохранения бечёвки, которой связывали ноги покойного, а также брошена каждым своя горсть земли: крышка гроба всякий раз отзывалась ей глухим, унылым буханьем.

«Со святыми упокой, Христе Боже, душу раба твоего…»

Отойдя в сторону от всех нас, Вера говорила с кем-то по смартфону. Углубленно, отстранённо говорила. Словно находилась в другой, параллельной Вселенной. В ином измерении. Но при этом она плакала вполне по-земному. Только что страдающая лёгкой формой библиофилии заведующая отделением сообщила ей, что уставшие до чёртиков патологоанатомы, наконец, разобрались в её атипичных клетках: они нагло и бесповоротно переродились в онкологическую опухоль, похожую на некоего зелёного головастика, и начали своё крайнее дело, внушая бдительному иммунитету, что они свои и самые из своих невинные. И тот тупо верил им. Непонятно чем и как обманутый. Ещё и заботливо, нежно помогает им размножаться. В общем, в наших глубинах немало такого разного всякого, что портит нам жизнь снаружи…

– Почему это случилось со мной?.. – со стоном хрипло вскрикнула Вера. –Почему именно со мной?.. Разве я мало настрадалась в этой жизни?..

Я почувствовал себя словно бы точкой сингулярности. Но не той единицей пространства-времени, в которой заключалась когда-то перед Большим взрывом вся материя, наполняющая сегодня нашу Вселенную, а в которой собрана вся боль, в ней накопившаяся за пятнадцать миллиардов лет явности.

И ещё я почувствовал себя подлецом. Я не уберёг Веру…

Мы отчаянно обнялись с ней, как схлестнувшись руками. Никто не обратил на нас особого внимания. Никто не придал этому значения. Плакать, обнявшись, на кладбище, – нормальное явление.

Я что-то горячо шептал Вере. Скорее всего, какой-то сумбур во имя фальшивого успокоения. По крайней мере сейчас я из тех слов ничего не помню. И это даже хорошо. Иначе бы мне было больно и стыдно вдвойне. Что они могли значить перед тем, что она чувствовала теперь? Что вообще можно сказать утешительного в таком крайнем случае?..

Как ни странно, мои слова, которые я даже не запомнил, помогли Вере.

Электрон, который вращается вокруг ядра атома, на самом деле не вращается, а находится одновременно во всех точках сферы вокруг ядра атома. Наподобие намотанного неплотно клубка пушистой шерсти. Это понятие в физике называется «электронным облаком».

Вера судорожно вздохнула и медленно отстранившись от меня, затяжно оглянулась на могилу Леонида, вокруг которой уже тесно сгрудились ядовито-зелёные мохнатые венки с лакированными золочёными лентами. Как символом особой траурной кладбищенской роскоши…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Армия жизни
Армия жизни

«Армия жизни» — сборник текстов журналиста и общественного деятеля Юрия Щекочихина. Основные темы книги — проблемы подростков в восьмидесятые годы, непонимание между старшим и младшим поколениями, переломные события последнего десятилетия Советского Союза и их влияние на молодежь. 20 лет назад эти тексты были разбором текущих проблем, однако сегодня мы читаем их как памятник эпохи, показывающий истоки социальной драмы, которая приняла катастрофический размах в девяностые и результаты которой мы наблюдаем по сей день.Кроме статей в книгу вошли три пьесы, написанные автором в 80-е годы и также посвященные проблемам молодежи — «Между небом и землей», «Продам старинную мебель», «Ловушка 46 рост 2». Первые две пьесы малоизвестны, почти не ставились на сценах и никогда не издавались. «Ловушка…» же долго с успехом шла в РАМТе, а в 1988 году по пьесе был снят ставший впоследствии культовым фильм «Меня зовут Арлекино».

Юрий Петрович Щекочихин

Современная русская и зарубежная проза
Салюки
Салюки

Я не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь. Вопрос этот для меня мучителен. Никогда не сумею на него ответить, но постоянно ищу ответ. Возможно, то и другое одинаково реально, просто кто-то живет внутри чужих навязанных сюжетов, а кто-то выдумывает свои собственные. Повести "Салюки" и "Теория вероятности" написаны по материалам уголовных дел. Имена персонажей изменены. Их поступки реальны. Их чувства, переживания, подробности личной жизни я, конечно, придумала. Документально-приключенческая повесть "Точка невозврата" представляет собой путевые заметки. Когда я писала трилогию "Источник счастья", мне пришлось погрузиться в таинственный мир исторических фальсификаций. Попытка отличить мифы от реальности обернулась фантастическим путешествием во времени. Все приведенные в ней документы подлинные. Тут я ничего не придумала. Я просто изменила угол зрения на общеизвестные события и факты. В сборник также вошли рассказы, эссе и стихи разных лет. Все они обо мне, о моей жизни. Впрочем, за достоверность не ручаюсь, поскольку не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь.

Полина Дашкова

Современная русская и зарубежная проза