А за окном – человечество…

Сидим и стоим все с какой-то отчаянностью, губы напряжённо подобрав, а многие так и вовсе переутомлено зажмурясь: затравленные, горестные, обиженные, отупевшие, очень хорошо и очень плохо одетые – все как один скукоженные, согнутые, вывернутые или перекошенные. Здешние лампы светят ярко, бодро, да и Солнце июльское ещё задорно прибавляет освещённости коридорам онкодиспансера – однако здесь, несмотря ни на что, будто бы царят глухие унылые сумерки. Ещё и собака плаксиво подвывает под окнами, словно палкой побитая, так что из последних сил.

И тут вдруг аккуратно зашла в этот наш предбанник-чистилище какая-то юная, вызывающе лысоголовая худышечка в серебристом комбинезоне, словно бы вовсе пустом. Так как при её практически нулевом объёме ему облегать было нечего. Зашла, будто пола не касаясь ножками. Так что точнее сказать, она вплыла, ведь в отличие от всех нас худышечка явно пребывала в состоянии невесомости. И тихо, молча села, там, где и сесть, казалось бы, из-за тесноты не было никакой возможности. А вот она легко вписалась со своей удивительной, нечеловеческой бестелесностью. Подбородочек остренький строго, гордо приподняла. Личико аккуратное, но пронзительно бледное, так что при беглом на него взгляде воспринимается сплошным матовым пятном. Только и видны на нём её чёрные ёмкие и какие-то безразмерные глазища. Головушка дерзко, вызывающе блистает бледно-серебристым глянцем. Словно это мода какая-то инопланетная. Такой чистоты кожи вам ни один самый маститый и вдохновенный парикмахер даже опасной отточенной бритвой не устроит. Ибо голова девчушечки выглядела так, будто волос на ней вообще отродясь никогда не было и быть не могло в силу её неземного происхождения. Так бывает после химиотерапии, от которой волосы везде исчезают начисто. В общем, через этот блеск девичьей головки над ней словно зыбкий ангельский нимб мерцал. Хотя, не исключено, что его могло сформировать радиоактивное свечение, вызванное гамма-лучами, которого здешние рентгенологи, как видно, ей более чем щедро отпустили, борясь за её жизнь не на шутку.

Я ни в какую не хотел поверить, что причиной ангельского нимба бестелесной девчушечки были здешние потолочные люминесцентные лампы.

Ожидая пророческий vere dictum комиссии, мы с Верой исподтишка любовались юной больной и украдкой переживали за неё.

Второй час пошёл, как доктора-«преферансисты» сортировали больных на операбельных и неоперабельных да составляли оптимистические планы какого-никакого лечения, чтобы выгадать своим пациентам возможность хотя бы минутку лишнюю продержаться на этом белом свете и может быть краешком глаза успеть увидеть в реальности долгожданное начало воплощения планов нашего государства по улучшению качества жизни простого народа. Людей, то бишь.

Мы сидели, замерев, как дети при игре в штандер, ожидая, кого водящий «осалит» мячом.

– А где девушка, которая напротив нас была?.. – вдруг шепнула мне Вера.

Я неуместно пошутил:

– Она такая худенькая, что вполне могла затеряться в нашем перенаселённом предбаннике.

– Никакой девушки тут отродясь не было… – сердито отозвалась женщина с наглухо забинтованным лицом, как у поднявшейся из саркофага древнеегипетской мумии. Её голос прозвучал пугающе глухо, невнятно, как если человек говорит через прижатую ко рту подушку.

– Я точно видела её… И муж… – смутилась Вера.

– А очередь она занимала?

– Кажется, нет…

– Тогда, наверное, это наша Аннушка была! – вдруг с необычным у этого ВЛК-кабинета радостным теплом проговорила полная белолицая старушка, Прасковья Ивановна. Я уже знал из здешних разговоров, что ей восемьдесят девять лет и она из придонского казачьего села с лихим названием Бабка. За последние девять лет Прасковья Ивановна перенесла три операции, три курса облучения, четыре – химии, и усмехалась, что ей пора бы орден какой-никакой дать, а медаль «горбатого», мол, у неё уже есть. – Сиротинушка… Родители у неё от рака молодые умерли, а потом он и до неё добрался… Отличница, говорят, была, на всяких олимпиадах в школе побеждала. Да только схоронили Аннушку как есть на день её тринадцатилетия… А теперь она уже какой год иногда приходит сюда… Постоит, оглядится и всегда исчезает незаметно.

– Это мы, получается, призрак видели?.. – смутилась Вера.

– А это как хочешь, так и думай! – строго постановила бессмертная старушка, блеснув в больничных сумерках перламутровой белизной своих собственных зубов, не пошатнувшихся даже под ударами фотонов жёсткой радиации. Более того, они у Прасковьи Ивановны как бы даже модными стразами игриво высверкивали.

Печальные здешние сидельцы глухо, болезненно её поддержали.