А завтра было вчера

— Выход на внешний контур в Гостином дворе. Там приличный сральник, зато никто не суется. Когда я езжу в цоколь, пользуюсь этим выходом.

Двери лифта на записи снова открылись, Кира Энгельсовна вышла, поговорив на пороге с Панайотовым, который зашел вместо нее. Он нажал кнопку и опустил руку, стал рассматривать стену, пока кабина куда-то ехала. И тут он заметил бумажку. Поднял, посмотрел, задумался, потом оглянулся и спрятал ее в карман.

— Ферштейн?

— Неа, — честно признался Гоша.

— Вот и ключ. Панайотову его дали, чтобы он закрыл будущее. Он здесь работает, знает систему — только ключа и не хватало. А он повелся, ибо жизнь как-то не складывается уже сейчас, а что там в будущем будет — вообще караул. Трудно ему приспосабливаться, а мир все усложняется. Как там у классика: нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать вдвое быстрее…

Башня снова вздрогнула. Портрет Дзержинского на стене качнулся и съехал, приняв левый уклон.

— Так кто ему ключ-то дал?

Кира Энгельсовна поморщилась и придвинула к Мефодьеву помятую листовку:

— Тот, кого на этой бумажке нет.

Надо бежать вдвое быстрее… Гоша схватил ведро, схватил генерал-полковника Зильберштейн, сунул ее в ведро и понесся по коридору, словно за ним гнались черти.

— Ты охренел, Мефодьев?

— Не до политеса.

Как все изменилось: исчезли встроенные светильники и новые удобные диванчики. На стенах вместо панелей появилась известка и ядовито-зеленая краска. Форма военных напоминала то, что Гоша видел в советских фильмах. Но такое кино ему совсем не нравилось.

— ЭВАКУАЦИЯ! СРОЧНАЯ ЭВАКУАЦИЯ! — орало радио с шипением и треском.

— Какая эвакуация? — прошипела из ведра Кира Энгельсовна. — Здесь все и так давно эвакуированы из жизни…

— Помолчите… — Гоша сдернул с себя куртку и затолкал в ведро, прямо на генеральшу. Растолкал людей у лифта, заскочил внутрь и нажал кнопку вызова диспетчера.

Несколько секунд тишины, а потом откуда-то сверху, как боженька пророку, ему ответил голос Панайотова:

— Чего тебе?

— Гена, я с тобой. Возьми меня, я тоже хочу отсюда смотаться. Нахрен это будущее, ты был прав — в прошлом лучше. И это… там тоже не безопасно, я видел. Лучше вдвоем. Гена?

Пот тек по Гошиному лбу. Он изо всех сил старался смотреть в камеру честными глазами, и старался не думать, как его перекосило. Динамик молчал, и это молчание пугало Гошу даже больше металлического скрежета за дверями кабины. Неужели просек?

— А ведро тебе нахрена?

Гоша глупо хохотнул:

— Без него ты бы меня не узнал. А так сразу видишь, что это я. Неприметный я человек…

Динамик засопел и отключился. Кабина дернулась и, словно цепляясь боками за стены, поехала вверх.

В аппаратной горела тусклая лампочка. Но и ее света хватало, чтобы увидеть явный непорядок в датском королевстве. Панайотов был бледен и даже, кажется, напуган:

— Боюсь, чувак, у нас не все так просто.

От пульта летели искры. Гоша поставил ведро в уголок, стараясь не привлекать к нему внимания.

— Ты зачем пульт разворотил?

— Я сейчас тебе морду разворочу, — огрызнулся Панайотов и кивнул на потолок. — Все падает. Башня падает… Черт!

Он повернулся к Гоше и вдруг лицо его просветлело:

— Чувак, ты-то мне и нужен. Давай, помоги, тут осталось пару кнопок нажать. Эту и эту. И мы с тобой в 85-м.

Гоша занес руку, но тут ведро заговорило человеческим голосом:

— Не сметь! Мефодьев отойди от пульта!

Прежде чем Панайотов сообразил, что происходит, куртка отлетела в сторону. Раздался очередной удар и комната покосилась. Гоша откатился в противоположный угол, к ведру, из которого вылетела серая молния и вцепилась в рожу Панайотову.

— ААААА!!!

— Проверь ключ!

— На месте, но…

Но трогать пульт не было никакой возможности. Гоша беспомощно огляделся — швабра, деревянный стул, что-нибудь подобное… Ничего! Единственный стул был железным и намертво привинченным к полу. Об него и приложился несчастный Панайотов, пытавшийся отодрать от себя Киру Энгельсовну. Они катались по полу вопящим клубком, а Гоша понял, что совершенно ничего не соображает.

БУМ!

Пол снова ушел из-под ног. Лязгнула металлическая дверь, закрывавшая вход к аварийному люку, и широко откатилась в сторону. Гошу понесло туда, как на санках, бахнуло спиной об стул, но он проигнорировал адскую боль в пояснице и вцепился в гладкую железяку обеими руками.

А вот Панайотов не успел.

— Гена? Кира Энгельсовна?

Где-то далеко внизу стучала и лязгала застрявшая кабина. Панайотов висел на верхней ступеньке аварийной лестницы и сучил ногами, пытаясь зацепиться. Но на его несчастье башня дала крен, и лестница ушла в сторону. А еще на его штанине висела генерал-полковник Зильберштейн, и он никак не мог стряхнуть ее в шахту.

— …ты же сам хотел! — Панайотов пытался подтянуться и почти плакал. — Я тебе поверил! Я думал, ты свой.

— Я — мой. — Гоша подполз к люку, думая, как вытащить кошку, не вытаскивая Панайотова. — И у меня есть жизнь, которую ты хочешь угробить!