А завтра было вчера

Гоша вздрогнул — голоса звенели прямо у него за спиной.

— Скоро. Вторую половину получу за июнь, и накроем поляну. Только это, по-пионерски, мне сейчас деньги для сына нужны.

— Ну эт само собой. А жениться-то когда?

— Никогда. На Лариске я не женюсь, пусть хоть камни с неба падают.

По Гошиной шее поползли мурашки. Он вскочил, сделав вид, что всматривается вдаль, осторожно повернулся и увидел молодого парня — лет 25 от силы. Небольшого роста, тонкий в талии, но плечистый, на голове копна волос. И лицо: подвижное, живое, отзывчивое на любую эмоцию. Короче, это был улучшенный и не забитый жизнью вариант Гоши.

Парень поднялся и подошел к стене, где стоял мотоцикл. «Ява» — подумал Гоша и завис. Мимо промчалась дородная женщина лет пятидесяти.

— Мефодьев! Мефодьев, стой!

Гоша вздрогнул и еле поборол желание ответить. А парень на мотоцикле поднял голову:

— Что такое, Элла Николавна?

— Ты на Петроградку?

— Туда.

— Подбрось. Муж скоро придёт, а дома шаром покати.

— Легко, — улыбнулся тот, другой Мефодьев, и кивнул ей на заднее сидение. Женщина завозилась, подбирая платье, а Мефодьев наклонился к приятелю и шепнул, сверкая глазами:

— Ты прикинь, у него пальчики… вот такусенькие! И ноготочки на них — самые настоящие.

Мотоцикл взревел и рванул с места, а Гоша задохнулся — то ли от поднятой пыли, то ли от непонятного спазма, скрутившего горло.

Как он шёл обратно, он плохо помнил. Летний город, полный суеты и пыли, был восхитителен — если смотреть на прошлое через аккуратное окно, оно всегда видится прекрасным. И только самая обычная жизнь способна лишить романтики даже золотистые летние вечера.

Так вот он какой, Павел Мефодьев. Живой, гибкий, улыбчивый — неудивительно, что мать так боролась, и так ненавидела его, навсегда потеряв. Совсем молодой — сам Гоша давно старше его физически, а морально был старше, кажется, всю жизнь.

Этот парень хотел жить, радовался рождению сына, готовился к новой жизни. Совсем другой человек, которого Гоша не знал, но которому он охотно пожал бы руку. А шалава, с которой он разбился — опаздывающая домой пятидесятилетняя бухгалтерша. Как несправедливо вышло: этот парень достоин жизни, но если даже не жизни, то хотя бы доброй памяти. А не бесконечных ядовитых мыслей, крутившихся в Гошиной голове из года в год.

Надо сюда вернуться. Гоша крутанул вертушку на проходной «Ленинца» — и пораньше, чтобы подойти к нему, прикурить, познакомиться. Побыть хоть немного рядом, сказать ему что-то хорошее, чтобы он улыбнулся, или еще лучше — не садился в этот вечер на мотоцикл.

Но в прошлом нельзя ничего менять. И сейчас Гоша понял, почему — уткнувшись лбом в гладкую стенку лифтовой кабины, он скрипел зубами, чувствуя, что не может, никак не может согласиться с железным, но жестоким правилом.

Прошлое нельзя менять.

И тут дверь отворилась, впуская в кабину не только дневной свет, но и зловещую черную тучу, буквально исходившую от генерал-полковника второго отдела КГБ, Киры Энгельсовны Зильберштейн.

Она уже знала, что Гоша нарушил порядок. Знала когда, где и как. Ее ярко-зеленые глаза метали молнии, от которых даже опытный разведчик обмочил бы штаны. Но Гоша был готов к выволочке. Он был готов хоть к пыткам, но только не к тому, что Кира Энгельсовна завопит на весь «Заслон»:

— ГДЕ ВЕДРО, ДЕБИЛ??!

Гоша похолодел. Весь пафос момента буквально за секунду превратился в позор. Отблески закатного счастья на Гошином лице стыдливо стекли вниз, будто не желали иметь ничего общего с таким безответственным субъектом.

Проклятое ведро! Почему он не оставил его в коридоре, когда прошмыгнул в лифт? Побоялся, что украдут. А теперь он стоит тут перед генерал-полковником и понимает, что расстрел — очень мягкое наказание для подобного дебила.

Наверное, он оставил его под скамейкой у «Петмола» и тупо про него забыл, засмотревшись на отца. Боже, какой придурок…

— Кира Энгельсовна, я разберусь.

Кто-то взял Гошу за локоть и оттащил в сторону. Это был Гена Панайотов, выглядевший немного странно:

— Слушай, ты правда там был?

— Где?

— В прошлом. — он смотрел на Гошу заискивающе, и это совершенно не билось с его обычным тоном. — Вот так взял и вышел?

— Я не хотел. В смысле, я не знал, что это запрещено. Блин, чувак, не делай мне нервы, без тебя хреново! Я там ведро забыл. Блииин, ну что я за дебил…

Панайотов улыбнулся вполне дружелюбно:

— Расслабься. Пойдем по кофейку бахнем.

Кофе у Панайотова был говенный, похожий на цикорий. которым потчевала Гошу его последняя девушка.

— Кофейный напиток «Ячменный»! Купил на озоне.

— Зачем? Что, нормальный кофе в магазинах кончился?

Гена сделал глоток и мечтательно зажмурился:

— Я как в детстве хочу. Чтобы тот самый вкус вспомнить. Знаешь, когда Союз развалился, я в школу ходил, но я многое помню. Спокойно тогда было, не то, что сейчас. Бабушка моя 43 года в типографии проработала — как пришла после техникума, так и вышла на пенсию. Вот это жизнь была! У бабушки двадцать восемь выговоров в трудовой было, но не уволил никто. Прикинь? Сейчас такое разве возможно?

Гоша был действительно расстроен: