a519320070554f13d17632a2d6377c88

Наши собеседники не слышат, что проис­ходит у нас в голове, а мы не знаем, что происходит в их головах (хотя, как правило, и не замечаем своего незнания). Поэтому вам может казаться, что вы «всё так ясно и понятно изложили» (вы же видите свой «смысл»!), а вас не поняли и увидели в вашем рассказе другой «смысл».

Странно это? Нет, не странно. Чтобы что-то «понять» (испытать иллюзию понимания),нам нужно просто увидеть историю в своей голове. Но какую историю мы «видим» — ту, что нам рассказывают, или ту, которую пред­лагает нам наша дефолт-система мозга?

Все они схожи по структуре: завязка, развитие, финал — а вот конфигурировать элементы рассказа можно по-разному, что зачастую меняет сущностный смысл истории.

В общем, удивляться тут нечему: у нас одина­ковые мозги, и то, как они складывают события в рамках некого повествования, — это универсальная вещь.

По крайней мере, дефолт^система мозга устро­ена у нас у всех по одному и тому же прин­ципу — она великий сказочник, распознающий и раз за разом производящий одни и те же нарративы.

Но структура истории и содержание исто­рии — это не одно и то же.

Например, многие врачебные анекдоты («чёрный медицинский юмор») кажутся нам смешными, хотя речь в них идёт о печальных

или неприятных вещах: «В конце рабочего дня врач заходит в палату и говорит: "Това­рищи пациенты, всем — до завтра! Впрочем, нет... А вы, Иванов, про­щайте!"». По-своему, забавно. Но теперь пред­ставьте, что это происходит на самом деле, и вам уже совсем не весело. Так что переста­новка мест слагаемых в данном случае сильно влияет на результат.

И по-другому у нас просто не получается — за что ни возьмись, у нас тут же возника­ет в голове история. Мы увидим в ней какой-то «смысл» — или анекдотичный, или трагический, или ещё какой-то — на своё усмотрение.

Нарратив — это не просто набор взаимосвя­занных событий, выраженных в последова­тельности слов или образов, а сам тот способ, которым мы организуем наши знания об окру­жающем нас мире.

Способ, впрочем, далеко не идеальный, потому что любая история подгоняет факты под себя, а не исследует их.

Наш мозг собирает свои бесчисленные ис­тории — о жизни, о нас самих, о других лю­дях — тенденциозно. Он жаден до связности, до понятности, до определённости. А вот до­стоверность, к сожалению, интересует его в последнюю очередь.

То есть о чём бы мы ни думали, мы всегда выдумываем какую-то историю, которая — уже сама по себе — и рассказывает нам, как её надо понимать. И где тут здравый смысл? Нет его.

Но зато у нас есть «инструкция к пониманию происходящего»: тут плакать, а тут — смеяться. Судя по всему, именно необходимость таких инструкций и заставила наш мозг научиться создавать нарративы.

Каждый человек, которого мы знаем, — это история, которую мы рассказываем самим себе о нём. Даже мы сами, наше хвалёное личностное «я» — это такая история.

В состоянии «блуждания» вы выхватыва­ете в лучшем случае лишь десятисекундные фрагменты этих историй, а не всю историю целиком (мы вообще не видим свои истории целиком, иначе мы бы столкнулись с массой противоречий).

Но то, что вы за эти десять секунд понимаете смысл того, о чём подумали, означает, что это фрагмент уже изначально известной и понят­ной вам истории.

Теперь, внимание, проверочный вопрос... При каком психическом заболевании мозг человека производит самые бедные истории? Правильно, при аутизме. А при каком самые богатые, яркие и фантастические (по крайней мере, до недавнего времени)? Так точно, при шизофрении.

Теперь нам нетрудно предположить, какие результаты получили учёные, которые иссле­довали пациентов с аутизмом и шизофренией с помощью фМРТ...

Да, всё так: у шизофреников, чей мозг про­изводит бред и галлюцинации, дефолт- система мозга разогнана до предела, а у аутистов, которые вообще не могут свя­зать информацию о событиях окружаю­щего мира в единую историю, она едва теплится.

Таким образом, то, как мы воспринимаем мир, а ещё точнее — то, что мы думаем о мире — создано ни чем иным, как стараниями нашей дефолт-системы мозга.

НАРРАТИВ И КОНТЕКСТ

Мы любим больше всего то, из чего извлекаем наибольшую эмоциональную выгоду. Предмет нашей любви, таким образом, удовлетворяет какую-то нашу самую существенную потребность, решает какую-то самую большую нашу проблему.