Абанер

— Ты поступай, а мне нельзя. Чуплай так и сказал: «Ты, говорит, хоть и в одной комнате живешь, поблажки тебе не дам и в комсомол не приму…» Судимость. Понял?

— Так я спрошу. Спрошу у Чуплая. Это еще когда было!

Но Сережа не стал слушать. Он вдруг почувствовал себя страшно одиноким в толпе товарищей, которые ходили по залу и учили комсомольский устав. А он поглядывал на них ревнивыми глазами. Судимость… Надо же было такому случиться! Вальку в комсомол примут, а его нет. Сам виноват. На месте Чуплая он сам бы себя не принял.

В тот же вечер Валька опять подошел к Сереже и крепко схватил друга за руки.

— Разговаривал с Чуплаем, понимаешь? Он говорит — Зорин неплохой, в комсомол его примем. Только не сейчас, маленько попозже. Весной, говорит, обязательно.

«Обязательно» и «весной» Чуплай не говорил, но такая уж горячая голова была у Вальки, и он сам верил, будто эти слова были сказаны.

— Спасибо, Валя! Только ты обо мне не хлопочи. Нельзя меня принимать.

— Ну, это еще посмотрим!.. А знаешь, кто Чуплаю заявление принес? Клавдия Ивановна. Верно, я сам видел. Она меня всего на 7 лет старше. Я говорю: «Так вы еще не старая?» — «Нет, говорит, не очень».

Сережа выдрал друга за ухо.

— Будешь Клавдию Ивановну звать старухой?!.

После этого Валька о приеме Сережи в комсомол не заговаривал и действовал скрытно. Он неотступно ходил за Чуплаем и, размахивая руками, с жаром что-то доказывал. Однажды Сережа увидел, как Валька остановил Клавдию Ивановну на площади, расслышал обрывок разговора:

— Он весь извелся, а вы не видите. Что он хуже Аксенка?

— Я, Валя, верю и все понимаю, так ведь это дело не мое, а ячейки, — печально ответила учительница.

Будто бы Валька ходил даже к Бородину, но никто не знал, о чем Гуль разговаривал с заведующим городком.

Это произошло совсем неожиданно для Сережи. За час до заседания ячейки в общежитие приковылял усталый Чуплай и строго сказал:

— Ну, Сергей, пиши заявление!

Сережа, недоумевая, посмотрел на товарища.

— А можно?..

— Говорю, пиши. Не понимаешь по-русски, скажу по-марийски — возо!.. — стукнул костылем Чуплай и не очень охотно пояснил: — Хотели подождать с твоим приемом, да вот этот Валька, шемела, никому покоя не дал.

Валька покрутил головой: ничего, мол, не знаю, и подал Сереже листок бумаги, который, видно, припас заранее.

Первой принимали в комсомол Клавдию Ивановну. Она стояла перед столом, застеленным красным сатином, смущенная, с розовыми щеками, совсем не похожая на учительницу, словно ученица на экзамене и, немножко путаясь и запинаясь, рассказывала автобиографию.

— Мои родители учителя. Сельские учителя. Мама и сейчас работает, а папа умер в 1918 году от испанки. Училась в гимназии, поступила в университет, да в голодный год было очень трудно. Заболела и не закончила. У меня еще диплома нет…

Она, наверно, боялась, что отсутствие диплома поставят ей в вину, и растерянно замолчала. Но к этому никто не придрался, только Чуплай для порядка спросил:

— И когда думаете закончить?

— Готовлюсь… В будущем году.

Вопросов по уставу Клавдии Ивановне не задавали. Дружно поднялись руки, она еще больше покраснела.

Потом к красному столу выходили Мирон, Принцесса-Горошина и еще много ребят и девушек. У самых бойких срывался голос, блестели глаза, на щеках выступали красные пятна. Только один не понял этого большого и важного.

Аксенку комсомольцы напомнили о плохой отметке по алгебре, о том, что он грубит товарищам, а иногда и преподавателям и даже о том, что плохо моет уши и клянчит закурить. Парень отнекивался, оправдывался, не утерпел и буркнул со злостью:

— Что я хуже всех?!.

Чуплай приподнялся на костылях, метнул на него уничтожающий взгляд.

— Есть предложение воздержаться от приема Григория Аксенка в комсомол. Не созрел еще.

Члены бюро — очкастая Аня Мокогон и Тиша Косолапов в один голос сказали: «Отложить!..»

— Не буду! Исправлюсь!.. — спохватился Аксенок, но Чуплай не стал слушать.

У Сережи похолодело сердце. Вот и ему вспомнят драку.

Во втором часу ночи, когда приняли Вальку, Клаву, сестер Ядренкиных, когда погасло электричество и керосиновая лампа на столе вытянула желтоватый язычок пламени, дошла очередь до Сережи. Он поднялся, готовый ко всему, разбитый, утомленный, но спокойный.

Бюро не стало слушать его биографию, Чуплай неожиданно спросил:

— Зачем вступаешь в комсомол?

— Хочу работать, как все…

— Как все, и без комсомола можно! — обрезал Чуплай.

И вот сейчас произошло что-то совсем непонятное. Непримиримый Чуплай, тот самый Чуплай, который безжалостно требовал на суде — «каленым железом нарывы выжигать» — передернул угловатыми плечами и заговорил:

— Зорина в комсомол рекомендовал я. За то, что он хорошо учится, старательно работает и защищает товарищей. Вторую рекомендацию дала Некрасова. Как думаете, товарищи?

— Согласны! — дружно ответили члены бюро.

Черные глаза Чуплая в упор уставились на Сережу.

— Не опозоришь звание комсомольца?

— Нет! — твердо ответил он.

…Сережа лежал на кровати, и все это, как явь, стояло перед глазами. Он перевернулся на другой бок, но не смог заснуть.

Рядом заворочался Валька.