Абанер

Назад тому два года он пришел сюда учить математике ораву парней и девушек, которые умели только горланить, отпускать грубые шутки и голосовать на собраниях. Такой показалась ему молодежь в первые дни, когда он сравнивал ее со студентами университета. Лойко сомневался, чтобы из его уроков вышел толк, но, приглядевшись, понял, что ошибся. Конечно, кривляние у Раи напускное. Если его отбросить, «девочка без мамы» не такая уж плохая, у нее есть способности. А с каким упрямством учится этот мариец Чуплай! Да разве он один? А лоботрясов, как Евгений Новоселов, не очень много. И будто их не было в университете?

Он когда-то сказал Бородину, что не верит в созидательную силу революции, но эта сила была здесь, рядом. Он ощущал ее дыхание на каждом шагу. Нет, он никогда не посягнет на нее, не будет помогать Глебу!..

Дрова обуглились, синие языки пламени, угасая, метались над ними. Пора было закрывать печку, но человек забыл о ней. Думы вереницей теснились в голове.

Письмо о снятии судимости принесла Фима, и это показалось ему добрым предзнаменованием. Когда она приходила к нему заниматься, всегда старалась сделать что-нибудь для него: занести мимоходом охапку дров, протереть запотевшую раму, снять паутину в углу. Делала все быстро и всегда почему-то краснела.

Вместе с Клавой они приносили хлеб из лавочки, букеты цветов из леса. Как-то вернувшись после заседания школьного совета, Лойко увидел на портрете матери венок из листьев брусничника.

Однажды Евдокия Романовна, вымыв пол в комнатах Лойки, сказала:

— Работа меня одолела. Весь день на кухне да еще по домашности. Может, вместо меня к вам Фима станет убираться приходить?

— Так разве можно?!.

— А чего нельзя? Девке жить не на что, старуха у нее без движимости. Вы бы Фиме платили сколько-нибудь.

— Да, да!.. — поспешно согласился учитель. Он учил девушку алгебре и не знал, есть ли у его ученицы хлеб.

С тех пор Фима мыла полы в квартире Лойки, топила печи. По вечерам они решали задачи, Сегодня она, встревоженная, принесла конверт со штампом Верховного Суда.

— Чего это вам?

Они вместе прочитали постановление.

— Да понимаете, Фима, что это значит?!

— Понимаю!.. — с участием сказала она. — Желаю вам счастья! От всего сердца!..

В глазах девушки показались слезы.

КАК ЭТО БЫЛО

— Смотри, Валя, — показал Сережа свежую газету. — Трехлетие Кашинской электростанции.

Валька потянул газету к себе. Мальчики, толкая друг друга, принялись читать ее вдвоем.

— Значит, кашинские мужики нас обставили! Сере-е-га! Ленин на открытие приезжал. А мы, бестолковые, не позвали.

— Так он болен, говорили тебе.

Валька крутил черной головой.

— Все равно надо было позвать. Хоть письмо написать. Ваши, мол, планы выполняем, Владимир Ильич!..

Чудак Валька. Ленин болен, а Валька хочет ему письмо писать.

— Мы, Валя, в библиотеку опоздаем.

— Нет, погоди. Слушай, что скажу… Только дай честное слово — не проболтаешься. — Придирчиво осмотрев комнату, словно в ней кто-нибудь мог спрятаться, Валька запер дверь на крючок. — А ведь я давно… Давно письмо Ленину написал. Но вот отправить не насмелился. А теперь обязательно. Благодарность написал за то, что он все нации уравнял.

— Как уравнял?

— А вот так, ты русский, я еврей, и ты не против, в одной комнате живешь. Чуплай — черемисин, по-теперешнему мариец, и никто его не упрекает. У Аксенка, говорят, дед бродячим цыганом был, и тоже ничего… Меня мамка спрашивает: «Тебя, Валька, в Абанере не дразнят?.. Скажи за это Ленину спасибо. Знаешь, сколько твоя мамка натерпелась за то, что еврейка! Из школы выгоняли, из прислуг выгоняли, с фабрики выгоняли. Уж мне имя на русское перевертывали, а как узнают, что не Харитонья, а Хая, и — выгонят»… Ее в девятьсот пятом году в окошко выкинули, еврейский погром был. С тех пор она седая. Еще не старая, а вся-вся седая… Я и хочу от себя и от мамы спасибо Ленину написать.

— Напиши!.. — растроганно сказал Сережа.

Валькины глаза искрились. Такой он был сияющий, не похожий на себя.

— Еще про электростанцию прибавить. Только ты ошибки проверь.

— Конечно, проверю. Нельзя Ленину с ошибками посылать… А теперь пошли в библиотеку.

Василь Гаврилович поручил Сереже рисовать декорации к оперетке «Черевички», а Вальку назначил осветителем сцены, друзья уговорились все делать сообща. Они вместе набросали эскиз улицы, но художник поморщился: деревня скорее казанская и никак не украинская. Надо было найти книгу Гоголя с картинками и сделать эскиз заново.

Библиотекарша Дарья Фоминична покачала головой и сказала, что «Вечера на хуторе» взяла Наталья Францевна, она играла дьячиху. Друзья отправились на квартиру к учительнице, но у нее книгу взял Светлаков. От него книга перешла к Мирону, от Мирона к Томе Ивлевой, от Томы — к Клаве Гориновой. Друзья весь вечер колесили по городку, разыскивая пропавшую книгу.

Возле квартиры поварихи Сережа замедлил шаг.

— Не пойду… Не хочу с Новоселовым встречаться.

— А чего он тебе? Да его и дома не бывает никогда.