Абанер

Сейчас все мысли учителя сводились к одному — как бы скорее кончился урок! А стрелки часов стояли на месте и не хотели двигаться. Красный от стыда и бессилия, он в третий раз принялся выполнять план. Опять была беседа, опять ребята подсчитывали красных, черных и желтых коров. Как во сне Сережа спрашивал: «У тебя есть корова? Много дает молока? Молоко вкусное?!» И ребята с лицами истуканчиков канючили: «Есть корова… Черная… Вкусное молоко…»

Неожиданно поднялся Бородин и, улыбаясь, спросил детей:

— Все о коровах рассказали? Разрешите, Анастасия Власьевна, сделать урок покороче? Не возражаете? Идите, ребята, на перемену.

Преподаватели, практиканты и ученики обрадовались. В учительской Назар Назарович, захлебываясь, доказывал Бородину.

— Зазнайства у Зорина много. Не захотел подготовиться, и вот, пожалуйста. Я предупреждал…

— А я думаю иначе. В провале урока виноваты вы.

Их глаза встретились. Нет, этого заведующий городком своему помощнику не простит.

Я С ТЕБЯ ЗА ЭТО СПРОШУ

Далеко в лес уходила тропинка. Старательные руки, видно, не раз разгребали снег и прокладывали ее дальше и дальше. А ведь это Лойко разгребал! Сережа вспомнил, как Аркадий Вениаминович по вечерам уходил с лопатой в лес и подолгу расчищал дорожки. Зачем это он?

В лесу было тихо. Надев белые шапки, ели притаились и замерли. Ни один звук не долетал сюда, только под ногами похрустывал снег. Сережа шагал и шагал навстречу потокам света, которые врывались сквозь чащу на дорожку, и старался понять, что произошло… Как хорошо начался урок, потом сразу все переменилось, и ребята стали какие-то мореные. У отца такое бы не случилось. И у Евграфа Васильевича тоже, и у Клавдии Ивановны. Он, Сережа, не умеет разговаривать с ребятами, и учитель из него не выйдет. Было досадно и горько.

Возле муравейника дорожка кончилась. Юноша постоял перед сугробом и так же задумчиво пошел обратно.

Навстречу ковылял Чуплай. Яков следил за Сережей и, как только кончился урок, пошел за товарищем, но не мог его догнать.

— Э-ге-гей! — крикнул он, подняв руку. Морозное эхо весело передразнило: «Э-эй!..» — Ты что, урок провалил, а сам в кусты?

Чуплай запыхался и тяжело дышал. Голос у него был грубоватый, глаза глядели насмешливо, но Сережа не обиделся. Бешеный Чуплай себя не жалеет, другим пощады не дает, а все делает правильно. Но вот сейчас он сказал что-то совсем непонятное:

— Это даже хорошо, что ты урок провалил.

— Хорошо?!.

Глубокие глаза Чуплая смерили товарища с головы до ног. Хромой хмыкнул, тронул товарища за плечо.

— Пойдем, дорога длинная. Только не быстро, не успею за тобой. — Минуты две они шли молча. Чуплай кашлянул и заговорил: — Знаешь, о чем думка? Нам ребята закаленные нужны. Чтобы в огне не горели и в воде не тонули. Даром, что ли, революцию делали? Даром я ноги покалечил?.. Революцию надо дальше двинуть, а то нечего размазывать было. А, думаешь, просто двинуть? Мировая контра нам горло перегрызет и кишки выпустит, если у нас слабину почует. Впереди еще заваруха будет. Драться придется, Сережка! Не на жизнь, а на смерть.

— А урок здесь при чем?

— При том!.. — вспылил Чуплай. — Какой же ты к черту боец, если не падал, не спотыкался!.. Знаешь, в какое время мы живем? Те, кто революцию делали, состарятся. А кто на смену? Нам надо своих, от головы до пяток людей выковать. Учителей, агрономов и всяких других спецов. Вот и надо тебя драть, бить, колотить. Чем больше, тем лучше. Чтобы ты сто раз упал, а в сто первый все равно поднялся. До тех пор пока в тебе слабины не останется и шкура у тебя не задубеет. Понял?

Голос у Чуплая гремел, парень останавливался и размахивал костылем.

— Думаешь, во мне слабины нет? Сколько хочешь. Каждому не скажу, а тебе, пожалуй. Когда мне ноги хотели отнять, я сам себя к смерти приговорил. Куда, думаю, обрубок годен? Пулю в лоб и — готово. Да пистолета в изголовьях не нашел. Догадались врачи, отобрали.

Лежал со мной в госпитале комиссар один. Душевный такой, веселый, по фамилии Ковальчук. Разговорились как-то, я ему рассказал про свой приговор. Он спрашивает: «А кто тебе на это право дал?» — «А я, говорю, не собираюсь ни у кого спрашивать». — «У революции обязан спроситься. Революция разрешит, стреляйся, а так не имеешь права».

Нашло на меня сомнение. А потом дает комиссар книгу одну, «Овод» Войнич. Читал я ее, пока в глазах не зарябит. Знаешь, какой там революционер был? Его расстреливали, он сам командовал. Прочитал я книгу, думаю: «Дудки, чтобы я себя стрелял! Пока хоть один палец шевелится, гадов лупить буду». Спасибо комиссару, помог мне слабину заглушить… А только как вышло? Я из госпиталя выписался, и ноги мне не отняли, а Ковальчук в тот день умер. Скоротечная чахотка. Кровью харкал, а об этом и не знал никто.