Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Вот уж действительно «часто критиковалось»! Если кто его и критиковал, так не иначе как английские читатели, озадаченные переводом Попа[682] или отрывком Мильтона о Левиафане[683]. Пусть те, кто хочет знать всю правду, прочтут начало «Писем» Дионисия[684].

Ex pede Herculem[685]. Человек, который рассуждает в таком духе, ознакомившись с бесчисленным количеством греческих и латинских поэтов (их, к сожалению, не составляет труда пересчитать по пальцам), очевидно, мало что вынес из этого чтения. «Польза чтения, — говорит Хорн Тук[686], — зависит не от умения проглотить, а от способности переварить».

Лорд Байрон прочел достаточно, чтобы произвести общее впечатление массой отрывочных и неточных сведений, встречающихся в его сочинениях. Это лучший вид чтения для всех тех, кто преследует цель лишь позабавить публику, а, насколько мы можем судить по его биографии, лорд Байрон ничем более не руководствовался.

«Я вижу, — говорит он (октябрь 1810 года), — что анонсируется «Дева озера»[687]. Она, разумеется, написана в свойственном ему старом стиле баллады и конечно же хороша. Что там ни говори, а Скотт лучше их всех. Ведь цель всякого сочинительства — забава, а в этом он определенно преуспел» (с. 241).

Точно такой же смысл, если верить капитану Медвину, вкладывает Байрон и в следующие слова: «Главная цель — добиться эффекта, неважно каким способом». В этом отношении принципы его чтения вполне соответствуют принципам чтения его друга и биографа и напоминают попавшийся нам на глаза анонс французского труда по музыке, в котором говорится: «Здесь содержится tout ce qui est necessaire pour en parler sans l'avoir etudie»[688].

Жизнь его в Кембридже ничем не отличалась от жизни других молодых людей.

«После долгих раздумий, — пишет он 5 июля 1807 года из колледжа Святой троицы, — я решил прожить еще год в Гранте[689], так как мои комнаты (и прочее) меня вполне устраивают. Несколько старых друзей опять бывают у меня, и я завел множество новых знакомых, что вполне соответствует моей общительности; думаю вернуться в колледж в октябре, если буду жив. Здесь веду я самый рассеянный образ жизни: каждый день где-нибудь бываю, меня зазывают на столько обедов, что я не в состоянии переварить их. Пишу это письмо с бутылкой кларета в животе и со слезами на глазах, ибо я только что расстался с моей красавицей, которая провела со мной вечер» (с. 113).

Далее он говорит уже более серьезно (21 января 1808 года):

«Я студент Кембриджского университета и в этом семестре буду держать экзамен на степень магистра искусств, однако, задайся я целью постигнуть логику, красноречие или добродетель, в Гранте это было бы невозможно; как невозможно и в Эльдорадо, тем более в Утопии. Мозги кембриджских студентов так же мутны, как воды Кема, их амбиции ограничиваются не церковью христовой, а ближайшим вакантным приходом» (с. 134).

Мистер Мур подробно комментирует эти строки и высказывает мнение, будто отвращение, которое испытывали Мильтон и Грей к Кембриджу, а Гиббон и Локк — к Оксфорду, «определяются в основе своей ненавистью к дисциплине, столь свойственной гению»; далее он распространяется об «обыкновении гения и вкуса противостоять дисциплине»:

Чем проще мысль, тем путанее речь —
Из слов не просто логику извлечь[690]

.

Здесь мистер Мур особенно глубоко заблуждается, как, впрочем, и во всех случаях, требующих хотя бы начатков аналитического мышления. Если университеты ничего не могут поделать с гениями, то их дисциплина, будь она годна хоть на что-нибудь, может, по крайней мере, научить чему-то посредственность и глупость, но ведь, в сущности, университетская дисциплина не что иное, как притворство и обман, сводящие образование к пустым формальностям; они прививают посредственности тихую ненависть к литературе и превращают простодушного остолопа в безнадежного, неисправимого и самодовольного кретина. Мильтон, Локк, Гиббон и Грей (да и сам лорд Байрон), по их собственному признанию, многому выучились, несмотря на все попытки университетов помешать им, и когда самые наши замечательные поэты, философы и историки ополчаются против университетов, то в этом выражается, по мнению мистера Мура, нелюбовь гения к дисциплине, а вовсе не то отвращение, какое питают интеллект, знание, разум и истина к невежеству, стяжательству и политическому подобострастию — плодам ложного представления об образовании и науке.

Впрочем, нам бы не хотелось решать этот вопрос лишь на уровне отвлеченных умозаключений. Для этого предоставим слово Мильтону, Гиббону, Грею, чтобы они сами объяснили, почему университеты вызывали у них такую ненависть и отвращение <...>.

* * *