Абориген

Ну, что, Марк, уткнувшись вновь в потолок, говорил я себе, опять нихера ты не смог. Нихера в тебе нет, Марк. Одни слова да слабые мысли. Да, ты их любишь, не можешь смотреть, как они плачут, ты, как загнанный в угол зверёк, помечешься и всё тут, конец всегда известен наперёд. Что сказал бы Хемингуэй, этот выжатый смельчак, а подумай о Сэлинджере, да он бы и не посмотрел в твою сторону. Да и похер, пусть не смотрят и не говорят, хер бы с ними! Но, твою мать, я же сам на себя порой смотрю с пренебрежением. Вот она, я подумал об Алисе, сильная женщина, хоть и на скажешь, завидев её хрупкое тело. Порой, мне кажется, она смогла бы пережить апокалипсис. Все бы подохли, как крысы, а она бы встала с голым торсом лицом к лицу к этому апокалипсису, и показала бы огромный фак, и пошла бы куда захочет, куда угодно её попке. Она тянет нашу семью и финансово и по быту. Да чего уж тут говорить, если бы не она, давно бы я оказался в жопе. Одно только стоит, что я совсем недавно узнал, чем сырокопчёная колбаса отличается от варёной. И как вообще я мог ей попасться? Может раньше я был смелее, рискованнее. Да, Марк, ты был таким. Тогда даже Бог позавидовал бы твой рискованности. Ты мог, мог решиться, а главное, умел это делать, как то полагается. Литература для тебя того, с растрёпанной стрижкой, худыми щеками и бегущими в даль голубыми глазами, казалась невспаханным полем, и коса в твоих руках сделает своё дело. Слов было немерено, и в каждом три сотни других. Ты, мать его, жил и дышал, как настоящий крестьянин дышит полевым воздухом. А теперь…Говно ты, Марк, теперь. Жопа с затвердевевшей коркой говна…Но ты их любишь и готов любить дальше даже, если чахнешь! Готов? Блядь, нет, конечно. Ведь любить можно и на расстоянии, тогда можно любить и по-настоящему. Я их люблю! И литературу я люблю! И себя я люблю! А кого больше – хер знает. Но я понимаю, что я должен что-то переменить, изменить свои условия обитания. Ибо, изменив – это на 50% приблизиться к великой вещи. А вторая половина образуется сама собой. Мать твою, да Рембо в свои 17 лет поставил всех на колени. А что ты в свои 30? Он пустил пьяный корабль в плавь по волнам, а ты его топишь, тупорылый ублюдок, топишь этот сраный корабль.

Алиса перевернулась на другой бок.

Твою мать! Да ведь я не только для себя пишу. Я хочу, чтобы Ева, повзрослев, сказала: «Пап, ты великий, я горжусь тобой». Да, безусловно в большей мере для себя. Памятник, хочу памятник. Не думаю, что я после этого плох. Я задолбался сидеть на шее у Алисы, пусть и она посидит на моей. Я возвеличу нашу маленькую семью. Я одарю и жену, и дочь всеми богатствами. Пора нам валить с этой однокомнатной коробки, одной из тысячи других коробок в муравейнике. Но тогда просто необходимо…Оправдываюсь? Да, твою мать, оправдываюсь. Что? и по оправдываться нельзя? Может мне нужно выйти на улицу. Может это, как глоток эликсира здоровья для меня. Я не виноват, что человек скорее предпочтёт умереть со своим памятником, нежели с родными. Это у нас в генах. Мы сами их построили. Я должен решиться. Либо сейчас, либо легче сдохнуть. На самом деле, это даже не столь про литературу. Я просто хочу выйти на дорогу. Пусть даже не получится великого. Просто выйти. Керуак вышел, чтобы найти новое слово, новую Америку, Буковски вышел на дорогу, чтобы выжить, я же выйду просто так. Просто хочу выйти. Сука, Марк, либо сейчас, либо вон с подоконника! Трусость оставь на потом!

Я аккуратно высунулся из-под одеяла. Окинул ночную комнату взором. Энергия влилась в ноги. Я, как можно тише, нацепил первые попавшиеся шмотки. Поцеловал Алису. Ещё раз. Подошёл к Еве. Она до сих пор сопела. Такая маленькая и такая хорошая. Я провёл пальцами по её пяточке. Она отдернула ногу. Я поцеловал её в ляжку, в плечо. Запечатлил напоследок её миловидное личико, белокурые кудри.

– Папа скоро вернётся, – сказал я тише шёпота.

Я взял паспорт. Нацепил ботинки, кепку. Признаюсь, ели держал слёзы в кулаках. Последний раз посмотрел глазами на спящих. И вышел, закрыв за собою дверь.

Глава 3

Я смотрел на себя в зеркало, расположенное в лифте. Внешность менялась на глазах. Зеркало отражало молодые очертания. В животе бурлило, как никогда, и даже это отражалось. Я переставал казаться самому себе высохшим гнилым яблоком. Ублюдочность цеплялась за верхние этажи. Та минута, что я спускался в лифте, отличалась некой магичностью. Словно беглый переход в новый мир, раскинувшийся на другом конце Галактики. Своего рода телепорт. Вот двери лифта распахнутся, и я ступлю на никем невиданную землю. Может первый шаг для меня станет последним. Оно и не важно. Главное, телепорт запущен. А я всё-таки неплох собой, скажу я вам!