Аборигены, кенгуру и лайнеры

Пшеницу и другие зерновые в Австралии сеяли начиная с тех дней, когда сюда прибыли первые каторжники, но сначала — только на побережье. Количество выпадающих осадков и влажность здесь, как правило, очень велики для европейских сортов пшеницы. Она поражалась ржавчиной и другими грибковыми болезнями, поэтому урожаи почти всегда были низкие и недостаточные для снабжения населения, не говоря уже о вывозе части зерна за границу. С началом золотой лихорадки положение обострилось. Однако выяснилось, что если посеять пшеницу зимой в более сухих, расположенных дальше от побережья районах, земля которых использовалась только под пастбища для овец, то к началу лета пшеница созревает. Но чтобы возделывать землю в этих районах, необходимо было корчевать деревья и применять машины при севе и уборке. А это опять-таки не для «маленького человека» с его весьма ограниченными финансовыми возможностями. Уничтожать кустарники, применяя паровой каток, корчевать засохшие, после того как с них ободрали кору, эвкалипты, платить рабочим, сеющим зерно и убирающим урожай, — для всего этого необходимы немалые капиталы. Такое сельское хозяйство было рассчитано не на обеспечение нужд населения, а на отдельный рынок — или за океаном, или в крупных городах на побережье. Вследствие этого производство пшеницы, как и овцеводство, стало одной из важнейших отраслей капиталистической экономики Австралии. И хотя производство пшеницы никогда не играло такой роли, как овцеводство, оно и теперь стоит на втором месте в общем сельскохозяйственном производстве на континенте.

Все отрасли сельского хозяйства Австралии являются частью капиталистического хозяйства, и фермер-одиночка полностью зависит от банков или крупных компаний, которые в конечном счете решают, сколько земли он должен вспахать, сколько настричь шерсти и скольких коров он смеет доить.

Когда в 1788 году парусные суда Филиппа вошли в Сиднейскую бухту, в данных ему инструкциях ничего не было сказано о создании вспомогательных промыслов для удовлетворения потребностей прибывших с ним «поселенцев». Все, в чем они нуждались, должна была поставить родина. Если из предместья Сиднея Дарлипг-хёрста смотреть на север, на дома, стоящие у самой линии воды, можно легко распознать старые здания по их серо-голубым крышам. Они покрыты ввезенной в Австралию валлийской дранкой и отличаются от более новых домов, покрытых красной черепицей, изготовленной в Австралии.

Во второй половине XIX столетия начали создаваться, прежде всего в Сиднее и Мельбурне, на основе местных капиталовложений небольшие промышленные предприятия — фабрики по производству строительных материалов и продуктов питания, пивоваренные заводы, — продукция которых предназначалась для розничной торговли.

Начало восьмидесятых годов было в Австралии временем высокой конъюнктуры. Реальная заработная плата организованных рабочих-специалистов в течение десяти лет непрерывно росла. Но на горизонте уже собирались грозовые тучи. Цены на шерсть, которая по-прежнему составляла основу австралийского богатства, все время падали. Начался период более низких цен на мировом рынке, получать кредиты стало трудно, а как раз кредиты в значительной мере и сделали возможным рост благосостояния. Общественные работы все время затягивались, и в 1888 году на улицах Сиднея и Мельбурна оказались тысячи безработных. Признаки надвигавшегося экономического кризиса были очевидны.

В 1890–1894 годах австралийские рабочие как класс впервые в своей истории вступили в конфликт с предпринимателями. Забастовки 1890 года и их поражения покончили с иллюзией, что Австралия с ее высокой заработной платой и восьмичасовым рабочим днем представляет собой рай для рабочих. Особенно хорошо это поняли моряки, судостроительные рабочие, стригали и горняки, которые и по сей день являются самой боевой частью рабочего класса. Забастовки были подавлены путем использования в качестве штрейкбрехеров полицейских, солдат и «свободной» рабочей силы. С тех пор слово «скеб» (штрейкбрехер) стало самым сильным оскорблением для австралийца. Усомниться в законности рождения кого-либо или высказать подозрение, что в его жилах течет кровь каторжника, — чуть ли не похвала по сравнению с этим бранным словом.

Правительства колоний не ограничились подавлением забастовок, но и включили в свои конституции направленные против рабочих параграфы вроде принятого в 1894 году в Квинсленде так называемого Закона о защите мира. Чарлз Пауэрс, член парламента Квинсленда, отнюдь не друг рабочего класса, сказал об этом законе: «Среди всех насильственных законов Великобритании против Ирландии я не нахожу ни одного, который до такой степени устанавливал бы насилие, как этот закон Квинсленда».