Абсолют в моём сердце

Вид на горы, покрытые еловой растительностью, заснеженные сопки на самых верхушках, оказался не просто потрясающим, а захватывающим целиком своей красотой и грандиозностью. Ничего подобного человек не способен построить рукотворно, всё самое прекрасное на Земле создано всё-таки природой.

Я сижу некоторое время на жёлтой, высушенной солнцем траве, и любуюсь развернувшейся у моих ног могучей первозданностью. Решаю, что нужно возвратиться на нашу стоянку и уговорить народ завернуть в это место и сделать привал здесь: ну подумаешь, выбьемся из графика, зато какая же тут красота! Не факт, что на озере будет так же круто!

Но место, действительно, настолько волшебное, что я долго не могу оторвать свой зад от насиженного места. Слишком долго…

— Красиво… — слышу негромкий голос за своей спиной.

И этот голос отзывается в каждой моей живой клетке атомной реакцией.

— Ты что тут делаешь?

— Тебя ищу, — отвечает просто и спокойно.

— Меня?!

— Лёша сказал, что ты ушла давно и долго не возвращаешься. Не люблю такие неопределённые вещи, да и отцу обещал, что все его дочери останутся живы и здоровы, — подмигивает.

— А если бы я тут…

— Я бы не стал смотреть. Поверь, мне это ни разу не интересно!

— Не сомневаюсь…

Мы некоторое время любуемся горами вместе, затем возвращаемся.

И обнаруживаем, что никого уже нет, и только оба наших рюкзака преспокойно лежат каждый на своём месте: мой — под одинокой елью, Эштона — на смятой ими с Маюми траве.

— Где все?! — это словно и не его голос.

— Я … не знаю! — честно признаюсь.

Эштон шарит по карманам серых спортивных штанов, в своём рюкзаке, но никак не находит то, что ищет, и поэтому его лицо выражает крайнее раздражение.

— Вот дерьмо… — негромко, а я в шоке, потому что впервые слышу, чтобы мой идеал «выражался». — Кажется, я телефон потерял.

Его карие глаза виновато смотрят в мои, словно он сожалеет, что облажался.

— Можешь набрать брата, пожалуйста? Я узнаю, куда нам двигаться, чтобы нагнать их.

И вот тут-то, в моих ушах тот самый голос того самого брата тихо напевает свою песню: «Шанс, он выпадает только раз!»…

Я вынимаю свой телефон и, совершая одно фэйковое нажатие на кнопку включения, с грустным видом сообщаю:

— А мой разряжен уже…

— Твою мать! — о, а у него, оказывается, есть эмоции! Что ж, я удивлена. — Кто выдвигается в поход в дикий лес с разряженной трубкой?

— Она не была разряжена, это Аннабель играла на нём во время привала, видно разрядила и не призналась…

Из Эштона вырывается стон нервного разочарования. Он садится на корточки, подпирая лоб руками, сидит так ровно две минуты, затем резко поднимается со словами:

— Мы двигались вон на ту сопку, если будем идти быстро — успеем нагнать их, — уверенно сообщает мне о своём решении.

Эштон быстро надевает свой рюкзак, фиксирует все его ремни, помогает мне с моим, и мы выдвигаемся… Ну, честно говоря, наше стремительное движение в сторону заснеженной сопки было более похоже на бег с препятствиями, нежели на пеший поход.

Далее следуют целых два часа моих адских мучений: тяжеленный рюкзак обрывает плечи, грудь болит от усиленного дыхания, ноги стонут, как и руки, шея, каждая живая мышца в моём теле плачет, умоляя меня об отдыхе… Вернее не меня, а моего персонального Гитлера, несущегося со скоростью бешеной собаки по следу своей ненаглядной Маюми. Нам не о чем говорить, оказывается. Совсем не о чем. Поэтому за оба часа ни один из нас не проронил ни слова.

Я вижу, что солнце всё ближе клонится к горизонту, света в этом еловом лесу становится всё меньше, хотя он и не такой густой и непроходимый как там, внизу, у подножия горы. Здесь, в отличие от долинных лесов, совсем нет сырости, деревья не достигают и половины высоты своих низинных собратьев, поросль часто сменяется проплешинами, покрытыми высохшей травой, с которых видны горы и их сопки.

Эштон не озадачен, он обеспокоен. Я тоже на нерве, но совершенно по иным причинам: меня, в отличие от Эштона, никто не ждёт в нашей компании горе-путешественников. Моя проблема в другом — я наврала, что мой телефон отключён.

Я не знаю, зачем сделала это. Выиграть время наедине с чужим почти-мужем, который к тому же с трудом выносит моё присутствие и не утруждает себя попытками перекинуться хотя бы парой слов ради приличия — не самое умное решение. Однако, это именно то, чего я и добивалась, как следует из моего поступка.

Теперь у меня только одна проблема — телефон работает и у него почти полностью заряженная батарея. Если Эштон узнает об этом, мне придётся пережить один из самых постыдных в своей жизни моментов, и сейчас, в этой точке времени, мне даже страшно думать о том взгляде, которым он наградит меня и о тех словах, которые скажет.