Абсолют в моём сердце

Я залезаю, наслаждаясь теплом, потому что ночью тут всё же прохладно. Эштон всё также сидит у костра и медитирует, неотрывно глядя на огонь. Мне бесконечно нравится его лицо в этом красно-оранжевом свете, но я также знаю, что и ему нужен отдых — он тоже устал.

— Эштон…

— Да?! — не поворачивая головы.

— Ложись и ты тоже.

Его глаза некоторое время смотрят в мои так, словно я предложила ему отправиться в Арктику на оленях! Внезапно губы растягиваются в тёплой улыбке:

— Боюсь, это не совсем… уместно!

Мгновенно решаю, что самое эффективное средство в нашей ситуации — это режим балагурства, поэтому стараюсь обратить неловкость в шутку:

{Óla fur Arnalds — Only The Winds}

{SYML — God I Hope This Year is Better Than the Last}

— Знаешь, если ты заболеешь пневмонией в этом лесу, я хапну стресса намного больше, нежели от факта обнимашек со своей детской влюблённостью. Так что не разводи детский сад — залезай в спальник!

Некоторое время Эштон театрально пялится в звёздное небо, затем с улыбкой и непонятным шармом в глазах смотрит на меня:

— Ладно, если пообещаешь, что не полезешь целоваться!

— Что, твоя Маюми такая ревнивая?

— Думаю, любой девушке не понравится, если с её парнем будет… другая!

— Это в каком смысле «будет»? Эштон, не обольщайся! Ты сто лет уже как вычеркнут из моего списка «хотелок», расслабься уже!

— Да понял я, понял, иду.

— Ну и самомнение у тебя, старший брат. Даже Лёшка нервно курит в сторонке от такой наглости!

Эштон молча протискивается в спальник, и хотя модель действительно просторная, лёжа на спине вдвоём нам тесно:

— Тебе продали туфту. Вряд ли этот спальник для двоих, — говорю.

— Одинарные в два раза уже, поверь, я выбрал самый большой.

— Меня обтянуло как сосиску, как ты собирался спать тут вдвоём с Маюми?!

— Ну, во-первых, она мельче тебя, а во-вторых, в обнимку.

Я молчу. Вроде ничего обидного и не сказал, а в носу щиплет. И от такой мелочи! Скорее всего, это всё мои нервы. Говорила же: я в этой поездке, как у собаки пятая нога!

— Повернись ко мне спиной, — тихо просит Эштон.

Выполняю без лишних вопросов, и слёзы, наконец, не выдерживают, вырываются обильным горячим ручьём, стекая по виску. Ну и ладно, думаю, так даже лучше, хоть поплачу без риска быть уличённой, главное не всхлипывать и дышать ровнее… Мысленно представляю себя на лугу, устланном ароматными полевыми цветами, смотрю на синее небо, закрывая глаза от солнца рукой, улыбаюсь, и бурный поток эмоций удаётся остановить.

Чувствую движение, знаю, что Эштон принимает ту же позу, что и я, чтобы отделиться двумя спинами, а не одной — для надёжности. Господи, думаю, да он относится ко мне как к чумной!

В носу снова щиплет, перед глазами опять луг и … жаркое, сильное тело вжимается в мою спину и бёдра, повторяя меня, обнимая мой живот тяжёлой рукой, но это такая приятная тяжесть… Нет ничего слаще её, нет ничего желаннее, нет ничего роднее!

Я бы съязвила что-нибудь, вроде: «Просил не лезть целоваться, а сам тут же лапать кинулся!», но не могу, сил нет сдержать рыдания, и они лавиной вырываются наружу, слезы намочили мягкую ткань под моей щекой, горло душит нечто непонятное, необъяснимое, но упорное, я задыхаюсь и в попытке хватануть в лёгкие воздуха внезапно всхлипываю…

Выдала! Всё-таки выдала себя, дура!

Жду, что он отпустит, испугается, отвернётся, как обычно, как всегда это происходило, кроме одного единственного раза — тогда в наше первое Рождество. Но он прижимает свою руку ещё плотнее и не только её: его горячее дыхание и влажность приоткрытых губ в моих волосах окутывают теплом и нежностью, творят мой мир безмятежности…

Боль отпускает, проходят судороги рыданий, дыхание делается ровнее, успокаивается сердечный ритм.

— Зачем ты поцеловал меня тогда? — мне нужно знать это. Давно уже нужно.

Не сразу, но всё же он отвечает:

— Не знаю. Это был… момент. Один из тех, когда просто чувствуешь, не думая о последствиях, разумности, правильности. Просто отдаёшься порыву…

Я больше не задаю вопросов, Эштон не стремится говорить тем более. Мы оба знаем, что он не любил, не любит, и не полюбит, но никогда уже не будет чужим мне.

Долго не засыпаем. Я — по вполне очевидным причинам: когда ещё жизнь подкинет такой подарок, как ночь в объятиях любимого человека? Пусть и не тех, о которых мечталось, но тем не менее! А он… Он не спит тоже, я это чувствую, слышу по его дыханию. Почему — не знаю, может, мечтает о своей Маюми?

Когда его тело обмякло под тяжестью сна, спокойствие окутывает и меня, и это самый безмятежный, самый сладкий, самый волшебный сон в моей жизни…

Просыпаюсь от боли в онемевшем боку, но готова терпеть её ещё вечность, только бы обнимающие меня руки не отпускали как можно дольше. Уже светает, и я лежу, разглядывая тонкие зелёные нити травы и ярко-жёлтую головку одуванчика прямо перед своим носом. Спустя небольшое время чувствую протяжный вздох за своей спиной.

— Не спишь? — спрашиваю.

— Нет… — отвечает тихий голос.

— Давно?

— Около часа.

— Чего не встаёшь?

— Боюсь тебя разбудить…