Абсолют в моём сердце

Его рука мягко, будто неуверенно, покидает мой живот, я слышу жужжание раскрывающейся молнии и тихо прощаюсь со своим чудом. Чудом, которого и не ждала…

Эштон скручивает спальник в тугой жгут, а я разглядываю его отросшие волосы, борясь с неимоверным желанием запустить в них руку и расчесать пальцами, распрямляя крупные полукольца прядей.

— Ты сменил причёску… Раньше выглядел более подтянуто, серьёзно что ли … Сейчас — фривольнее, — с языка чуть не сорвалось слово «сексуальнее».

Эштон поднимает глаза и расплывается в самой широченной своей улыбке, от которой сосны и ели плывут перед моими глазами.

— Маюми так больше нравится! — признаётся, всё также улыбаясь.

Думаю, он даже не понял, как вонзил копьё в моё сердце, и наконечник этого орудия был смазан самым болезненным ядом из всех возможных.

Дальше всё как в тумане — мой мозг отказывался ясно мыслить, а может, это была пелена невыплаканных слёз. Мы молча шли, Эштон иногда останавливался, сосредоточенно думал, пытаясь понять по солнцу и мхам не сбились ли мы с маршрута. Я просто плелась сзади и молилась, чтобы выбранный им путь имел бы как можно больше крутых спусков и подъёмов, потому что в этом случае он каждый раз оборачивается, чтобы помочь и взять мою ладонь в свою… И в эти моменты я словно рождаюсь заново, зная наперёд, что тут же вновь придётся умирать снова…

Мне не было страшно ни минуты, ни единой несчастной секунды, мне было некогда — я любовалась им. В тот день Эштон казался мне эталоном мужской идеальности: сфокусированный, собранный, несущий ответственность за две жизни, свою и мою.

Наверное, каждая влюблённая женщина видит в своём мужчине только лучшее, но я в тот день впервые осознала, насколько, действительно недооценивала его внешность. И тогда же впервые мне пришло в голову, что я Эштону не пара. Маюми, со своей кукольной азиатской красотой — возможно, а вот я — вряд ли.

Глава 24. Drizling

{Orka — Agua de estrellas}

После полудня я чувствую, что выбиваюсь из сил, Эштон это замечает и взваливает мой рюкзак на себя. Я, разумеется, сопротивляюсь, но мой спутник не утруждает себя даже ответом.

Так мы дотягиваем до семи часов вечера:

— Всё, кажется, и я выдохся! — наконец, сообщает.

Оба наши рюкзака летят под ёлку, и Эштон со стоном разминает свою шею и руки.

— Я же говорила: сама понесу!

Один острый как лезвие карий взгляд, и мне больше не хочется поднимать эту тему.

— Нам нужно поесть, — сообщает Эштон.

Я снова достаю своё печенье, которым живу уже второй день, но оно на исходе, как и вода.

— Кончай лопать печенье, от него сильнее пить хочется! — слышу распоряжение.

— Оно уже и так закончилось, — признаюсь.

— Есть ещё что-нибудь из еды?

— Нет…

Эштон смотрит неодобрительно и с глубоким разочарованием:

— Софи, кто учил тебя собирать походный рюкзак?

— Никто… Папа не приветствует подобный вид отдыха, он больше за комфорт, отели и всё такое… и желательно в Европе. В Канаду мы не ездили особо, хоть и живём рядом.

— А ты что-нибудь сама соображаешь без своего папы?

И вот мне показалось, или эта фраза сказана с упрёком?

Ответить нечего, потому что действительно, если смотреть объективно — вся моя жизнь проходит внутри моей семьи, и все решения, так или иначе, контролируются родителями. Но это и не удивительно после того случая в ночном клубе…

Я так ни разу и не поблагодарила Эштона за своё спасение. Вдруг решаю, что сейчас — самый подходящий случай:

— Эштон…

— Да?

— Спасибо, что спас меня тогда…

— Когда именно?

— А ты не раз меня спасал? — теперь уже самой почему-то хочется язвить.

— Просто интересно, что именно в твоём понимании является спасением.

— Ну… если парень вырывает девушку из лап бандитов и насильников — это однозначно спасение.

— Я такого не помню.

— Серьёзно?

— Абсолютно.

У Эштона в руках консервная банка с мясом цыплёнка и горошком… Ну, не то чтобы я обожала курятину, а тем более её консервированный вариант, но в это мгновение продала бы душу дьяволу хотя бы за ложечку…

— Ладно, тогда. Значит, мне всё приснилось.

— Я тебе снюсь?! — и вот тут я даже заработала горячий шоколадный взгляд, и это, признаюсь, даже лучше, чем курица с горошком.

— Ну… в том сне я тебя не видела, — признаюсь честно.

— С чего тогда взяла, что спаситель — я?

— Брат сказал.

— Мало ли что кто сказал! — заявляет, протягивая мне открытую банку. — Ешь!

— А ты?

— А я не голоден.

И я бы не поверила, если бы не видела в его рюкзаке такую же точно банку с рыбой. Но я хоть девочка и неопытная, всё же верю с трудом в тот факт, что ничего ни разу не евший Эштон может быть неголодным.

— У тебя же есть ещё, — говорю, — там, в сумке! Ты ж не ел ничего…

Эштон делает лицо: «ты невыносима!» и, зная скупость его эмоций, я понимаю, что он на взводе, возможно, как раз из-за мучающего его голода.