Абсолют в моём сердце

В его жизни случилось уже достаточно огорчений по моей вине, но одно за другим принятые неверно решения неизбежно, как по цепочке, ведут к принятию других, таких же идиотских решений: я включаю геолокатор, зная, что эта бесконечно полезная в походе штуковина посадит батарею моего сотового за несколько часов. Главное, оставить в трубке процентов пять заряда, чтобы у нас оставалась возможность выбраться, если мы всё же заблудимся.

{RY X — Salt}

Эштон разводит костёр, я отогреваюсь, сидя, скрестив ноги, на максимально допустимом приближении. Мой саботаж телефонной связи начинает приносить свои первые плоды: я неограниченно долго смотрю на красивое лицо, чёрные в огненном свете глаза, широкие, изящные брови, более похожие на дерзкие линии, какие девушки-модницы рисуют на своём лице, чем на мужские брови, чувственные губы, каждый изгиб которых запускает моё сердце на новую орбиту. Меня влечёт к нему с силой, противостоять которой невозможно, но я управляюсь. Всё, чего жаждет моё тело, душа, вся моя сущность, произойдёт в моём воображении, которое я использую по полной: скольжу приоткрытыми губами по его шее, задерживаюсь в ямке между ключицами и целую, долго, с чувством, потому что уже тысячу лет мечтаю это сделать, потому что именно в этом месте, как мне кажется, он нежнее всего, уязвимее… Мои ладони уверенно сжимают края его футболки и медленно тянут их вверх… Он поднимает руки, помогая мне, обнажаясь, позволяя моим глазам любоваться собой, и хотя теперь мне сложно представить, как именно он выглядит, я пытаюсь, восстанавливая в памяти те образы, которые хранятся в ней со времён семейного отдыха в Испании. И у меня, кажется, получается: мои жадные пальцы скользят по брутальным мышцам его груди, пресса, нижней части живота, очерчивая каждую твёрдую волну.

Эштон протягивает свои красивые руки ближе к теплу костра, расправляет пальцы, подставляет ладони… и вот, в моём воображении, они уже скользят по моей коже, обнимая, лаская, пробуждая влечение… Я чувствую их тепло, нежность, знаю, как много они могут мне дать, поэтому не спешу — позволяю вести себя в моих же желаниях…

Больное воображение — моя любимая игрушка, и я так часто играю с ней, что игры сложно отличить от реальности… Я много чего делала с Эштоном в своих мечтах, но есть нечто, что доставляет мне наибольшее удовольствие: прижимаюсь всей доступной поверхностью своего тела к нему, мы оба обнажены, поэтому я получаю настолько полный контакт, насколько он физически возможен… Моя грудь прижата к его груди, наслаждаясь её жаром и силой, мой живот касается его живота, ощущая каждое его трепетное движение, считая медленные, спокойные вдохи и выдохи, наши бёдра соединены в одно…

Закрываю глаза и представляю себе, как он укладывает меня в нашем ложе из белоснежных простыней и лепестков каких-то цветов, и в тот момент, когда его тёплая ладонь проводит одну длинную в своей бесконечной нежности линию, я впадаю в самый настоящий экстаз…

Кто-то из древних сказал, что все удовольствия заключены не в теле, нет, они — в голове. И я, кажется, вынужденная жестокой судьбой и реальностью, научилась управлять ею так виртуозно, что мой выдуманный мир легко размывает границы настоящего, живого…

— Соня… — слышу его негромкий голос.

Открываю глаза, смотрю, вижу его лицо — далёкое, чужое, безразличное. Эштон и не догадывается, что только что занимался со мной любовью, и был виртуозен…

— Соня, доставай спальник, ты устала.

Я встаю, борясь с головокружением, с трудом ощущая почву под ногами, и Эштон принимает моё состояние за физическую измотанность.

— Завтра сбавим темп. Ты просто говори мне, если больше не можешь. Я ведь не умею читать мысли, Соня!

Мои дрожащие возбуждением руки шарят в рюкзаке, и только в этот момент я понимаю, что у меня нет спальника. Был, я покупала его, сворачивала трубочкой и приматывала специальными зажимами к рюкзаку.

Но теперь его нет, и я не имею понятия, где он.

Не произнося ни слова, возвращаюсь на своё место у костра.

— Без отдыха мы далеко не уйдём… — его голос такой тихий, мягкий, что мне хочется укутаться в него, как в тёплую шаль.

— У меня нет спальника, — отвечаю так же тихо, почти неслышно.

Эштон вздыхает, почти обречённо поднимается и направляется к своему рюкзаку. Не хочу загадывать, но вероятность того, что он, возможно, хочет предложить мне своё место для сна, согревает меня больше, чем наш костёр.

Пока он разворачивает свой достаточно большой оранжевый спальник и засовывает в него такой же большой коврик, похожий на тонкие маты для йоги, я окончательно прихожу в себя.

— Залезай, — командует.

— Я думала, их укладывают на то место, где был костёр, — выделываюсь.

— Весной и осенью да, а сейчас у нас август, и за день земля достаточно прогревается.

Это правда, потому что мы устроили свою ночёвку не в дремучем лесу, а на открытой проплешине, весь длинный световой день подставленной солнцу.