Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня

Проснулся я и вдруг понял, что так оно и было: это не Ренди меня ударил. Это был другой индеец, один из тех, что вечно донимали меня почем зря. Я подумал: надо позвонить Ренди, извиниться. Но потом вспомнил, что он точно меня ударил однажды в нос после баскетбольного матча Малой лиги. Впрочем, я-то его первый ударил, но только оттого, что он взялся дразнить меня совсем как другие мои обидчики. Лучший друг называется. Он должен был защищать меня. Поэтому я стукнул его в лицо – за предательство. И тогда уж он стукнул в ответ. Но его удар был сильнее. Думаю, он тогда сломал мне нос. Я так и не ходил к врачу, само зажило. С тех пор нос у меня немного сплющенный.

Так что да, Ренди не бил меня, когда я уехал в Риардан. Но ударил годом ранее. Думаю, вымышленный и реальный удары имеют очень похожее эмоциональное содержание.

И еще думаю, что Ренди со мной, возможно, согласился бы. А может, стал бы спорить. Может, был бы прав, споря. В конце концов, вспоминая этот бой размером в два удара на Малой лиге, я думаю, что мог слишком остро отреагировать на его подколы. Но, слушайте, меня ведь дразнили постоянно, хронически. В начальной школе мне ставили посттравматическое стрессовое расстройство из-за бесконечных избиений. Я рефлекторно отвечал агрессией на любую агрессию – неважно, слабую, среднюю или сильную.

Согласился бы он или нет, я точно не знаю.

И никогда не узнаю.

Потому что 8 декабря 2016 года Ренди Дж. Пеоне умер в автомобильной аварии на узком шоссе шириной в две полосы к северу от Спокана, штат Вашингтон. Он не был пьян. Дорога была чистой и почти пустой. Небо было ясное. Видимость нормальная. Ренди был один в машине, так что никто не знает, почему он заехал за разделительную полосу и врезался во встречный автомобиль. Один из его братьев подозревает, что Ренди мог отвлечься на телефон. Он был любитель писать эсэмэски за рулем. Другие водители были госпитализированы, но выжили. Еще в машинах, попавших в ту аварию, было трое детей, но они не пострадали.

Ренди получил обширные травмы головы и внутренних органов и умер той же ночью, не приходя в сознание.

Он не был пристегнут.

Каким надо быть безмозглым, импульсивным, безалаберным идиотом, чтобы отказываться от ремня безопасности? 2016-й на дворе!

Ну ты что, Ренди! О чем ты думал?

В день аварии я не получил известия о смерти Ренди – только на следующее утро. Я писал и, как обычно, игнорировал мобильный. Но потом моя сестра позвонила по домашнему телефону, и одновременно с ней двоюродная сестра Ренди прислала имейл с темой «срочно».

Я тут же перезвонил сестре Ренди, и она сообщила жуткую новость. Я не говорил с Ренди много лет. А не виделся – еще дольше. Но тут я совершил обратный скачок во времени – и заплакал, завыл, как двенадцатилетний пацан, потерявший лучшего друга.

Я был Шерманом Алекси Младшим, оплакивающим внезапную смерть Ренди Пеона. И я был Арнольдом Спиритом Младшим, оплакивающим внезапную смерть Рауди. Две мои жизни, реальная и воображаемая, в этот горестный момент слились в одну.

– Боже мой, – говорил я его двоюродной сестре. – я любил его. Я любил его. Я любил его.

Спустя пять дней я стоял рядом с открытым гробом на панихиде. Я поцеловал Ренди в лоб. Положил руку ему на грудь. Ренди всегда был коротышкой, ростом всего 165 сантиметров во взрослом возрасте, но сложен, как росомаха. Плотный и мускулистый. А в гробу лежал худой человек. В моих воспоминаниях Ренди был энергичным, буйным подростком, защитником, распасовщиком и питчером. А сейчас я видел передо собой сорокадевятилетнего мужчину (погибшего в автокатастрофе мужчину) с обычными для коренного американца средних лет проблемами со здоровьем. С годами он стал меньше и темнее лицом. Он всегда был красивым – голубоглазый индеец – и остался красивым, лежа в гробу в белой рубахе и жилетке индейской работы.

Я отвернулся от Ренди, чтобы обратиться к собравшимся. Чтобы почтить его память.

Я увидел десятки индейцев, которых знал всю жизнь, и увидел их детей, которых не знал совсем. С некоторыми из этих индейцев я вместе ходил в детский сад. Одна из них была моей любимой няней. Я увидел братьев и сестер Ренди, его мать и отца, его детей.

Увидел своих братьев и сестер, сидевших в последнем ряду.

И тогда я заговорил.

Я не написал никакой речи.

Я не готовился.

Я говорил прямо из сердца – частично как мальчишка из индейской резервации, которым я был когда-то, худой и неизвестный пацан по имени Младший. И частично – как городской индеец по имени Шерман, который как-то превратился в нехудого и известного писателя.

У меня было ощущение нереальности происходящего. Будто меня перенесло в одну из моих книг. Но литературные герои живут вечно. А настоящие люди умирают.

Я закрыл глаза, сделал вдох, выдох, открыл глаза – и заговорил. Вот что я сказал – вернее, то, что сохранила об этой речи моя скомпрометированная память: